Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Нет, моя Королева.

– Так я устрашу. Стража, отведите этих двоих в Мунгунга. О́го с девочкой могут следовать в свои покои. Оставьте нас, женщин, поговорить о вещах слишком серьезных. И дайте быку травки слоновьи уши. Его, должно быть, уже не одну луну никто не кормил достойной пищей. А теперь оставьте меня, все, все. Кроме этой женщины, что считает себя сестрой.

– Ты должен обучить меня таким словам, префект, – со смехом сказал я.

Мосси все ругался и ругался на своем родном языке, меряя шагами вагон взад-вперед, топал он при этом так, что вагон слегка кренился. Он отвлекал меня от той реальности, что болтались мы на огромной высоте и что тянули нас с помощью блоков от одного громадного древа к другому. Чем больше он впадал в ругательный раж, тем меньше рисовал я в воображении, как тросы лопаются, а мы летим навстречу смерти. Чем больше Мосси ругался, тем меньше лезло мне в голову, что Королева отправила нас в такую высь неба, в такую даль от земли, чтобы убить.

– Еще чуть выше, и мы могли бы с луной целоваться, – сказал я.

– Насрать на луну и на всех, кто поклоняется ей, – бросил он в ответ.

Он все еще вышагивал. Взад-вперед, к окну и обратно, по крайности, следя за ним, я и сумел рассмотреть вагон. На этой высоте луна светила до того ярко, что зеленое было зеленым, а голубое голубым, и кожа его была почти белой (он уже успел подвязать свою изношенную одежду на поясе, оставив грудь голой). Вагон представлял из себя вот что: поначалу я думал, что какой-то фургон перевернули вверх колесами, а потом пустили колеса по туго натянутым связкам троса. Потом, глядя, как вагон раздается, как жирное брюхо крупной рыбы, подумал, что это лодка, что в небе плавает. Был у него и нос, и корма, точно как у лодки, толще всего он был посередине, так же, как и лодка, но с окнами, как в домах, идущими по всему кругу, и крышей из древесных стволов, скрепленных воедино смолой. По полу, плоскому и гладкому, влажному от росы, почти скользить можно было. И вот еще что: воздух на такой высоте дует холодный, а у того, кто передвигался в этой штуке до нас, шла кровь. Мосси все расхаживал туда-сюда, сыпля ругательствами, когда он проходил мимо, я схватил его за руку. Он попробовал дальше двинуться, попробовал от руки моей избавиться, попробовал меня оттолкнуть, но я держал крепко, пока он не остановился, фырча и кляня все на свете.

– Что?

– Остановись.

– Тебя она не унижала.

– Всего несколько ночей назад ты был без одежды. И не думал тогда сердиться.

– Я знал, где я находился и с кем. Только то, что я живу со всеми вами, не означает, что я по-прежнему не остаюсь человеком с востока.

– Всеми вами?

Мосси вздохнул, отошел в сторону, посмотреть в окно. Облачко до того серебристое и до того тонкое, что размывалось в ничто, а вот на большом отдалении минует нас еще один вагон, освещенный факельными огнями.

– Кто, по-твоему, они такие? По какому делу кому-то надо передвигаться ночью? Куда они направляются?

– Рассуждаешь как префект?

Он улыбнулся:

– Стражи их за нами не пошли.

– Эта Королева в мужчинах большой опасности не видит. Либо они обрежут эту штуку до того, как мы на другую сторону доберемся. И мы нырнем навстречу своей смерти.

– Ничто из этого не вызовет у меня улыбки, Следопыт. Может, засадив нас сюда вдвоем одних, они рассчитывают, что мы заговорим, а они, может, отыскали какой-нибудь вид волшбы для подслушивания.

– Долингонцы идут впереди нынешнего века, но так далеко не заходил никто.

– Может, нам стоит изобразить, будто мы сношаемся, как буйные акулы, чтоб им было что послушать. А ну, разом пробей меня своим сокрушающим тараном! Дыра моя, ты бездною стала теперь!

– Это от кого ты научился сношаться по-акульи?

– От Бога, он знает. Первую зверюгу назвал, что на ум пришла. Божьи слова, Следопыт, ты вообще никогда не улыбаешься?

– А чему тут улыбаться?

– Веселости моей компании – для начала. Великолепию этого места. Говорю тебе: сюда боги приходят возлечь.

– Мне казалось, ты всего в одного бога веришь.

– Это не означает, что я других не вижу. Чем известны эти земли?

– Золото, серебро, стеклянный камень, обожаемый в дальних странах. По-моему, цитадель потому в высоте, что они всю землю порушили.

– Думаешь, эти громадные дерева живые?

– Думаю, что тут все живое, чем бы их жизнь ни держалась.

– Что ты имеешь в виду?

– Где тут рабы? И на что они похожи?

– Толковый вопрос. Я…

Крики долетели до нас еще раньше, чем с нами поравнялся вагон, на этот раз так близко, что мы почувствовали запах спиртного и дыма, до того близко, что дробь барабанов отдавалась в ушах и в груди, тогда как кто-то рвал струны коры и лютни так, что того и гляди лопнут. Вагон катил мимо, а мы, стоя рядом, смотрели друг на друга. Дробь выбивал не только барабан, но и ноги мужчин и женщин, те прыгали и топотали, словно ку и гангатомы в соительном танце. Один мужик с лицом, раскрашенным красным и блестящим, держал передо ртом факел и, как дракон, изрыгал пламя, пламя, которое ударило прямо между нами. Я даже в сторону отпрыгнул, Мосси стоял спокойно. Вагон, не остановившись, продолжил свой путь, пока барабанная дробь не стала ощущаться памятью ритма. Мы направлялись к ответвлению в стороне от дворца. Третьему.

– В этом вагоне чья-то кровь, кого-то молодого, – сказал я.

– Местные мужчины и женщины, похоже, весьма буйные. Может, убили ребенка для забавы.

– Что значит буйные? Слышал я прежде о таких, как ты.

– Таких, как я?

– Люди с одним печальным богом. Вы действуете, как старухи, забывшие, что они были молодками. Твой один бог, он считает удовольствие чем-то низменным.

– Мы можем поговорить о чем-нибудь другом? Мы уже почти на другой стороне. Следопыт, каков наш план?

– Не я объявил саму себя нашей повелительницей.

– Хотел бы я от нее узнать, так ее и спросил бы. Скажи-ка мне вот что. План есть?

– Мне ни о чем таком не известно.

– Это безумие. Значит, план, как я понимаю, таков: мы ждем, пока ты унюхаешь этого чудесного мальца вблизи, а когда кровососы или что бы они из себя ни представляли… Мы что предпринимаем? Сражаемся? Хватаем мальца? Веретеном, как танцоры, крутимся? Мы всего лишь ждем? Разве нет в этом никакой прелести?

– Ты спрашиваешь меня о вещах, каких я не понимаю.

– Как нам спасти этого ребенка от любого зла, стерегущего его? И если мы и вправду спасем его, что потом?

– Может, нам сейчас надо план составить, – сказал я.

– Может, тебе надо уйти, доказав, что ты Соголон не по зубам.

– Правду?

– Было бы предпочтительно, если тебе такое под силу.

– Никогда не было никакого плана, кроме как сразиться с кем бы то ни было, у кого ребенок, и вернуть его обратно. Убивать, если понадобится. Только никакой хитрости, никакой стратегии, никаких уловок, никакого плана в твоем понимании. Но это не полная правда. По-моему, план есть.