Джон Норман - Мечники Гора

Мне даже самому стало интересно, как выглядела бы Сару в браслетах и анклетах, в бусах и колокольчиках, возможно, ещё и в водовороте прозрачного, алого танцевального шёлка.

Я был уверен, что она могла бы затронуть чувства мужчины, возможно, даже чувства сёгуна.

Вероятно, именно для такой цели она и была доставлена на Гор.

Асигару, вышедшие из основного лагеря, теперь был совсем близко.

Сару, стоявшая на руках и коленях перед Пертинаксом, то и дело бросала тревожные взгляды на приближающиеся факелы. Я чувствовал, что она была в отчаянии от того, что не знала, когда у неё снова появится шанс побыть с ним, да и появится ли вообще. Я помнил, как она хотела, чтобы он посетил её в стойлах, как и то, что он не захотел этого делать. Я был уверен, что она, теперь хорошо сознавая себя рабыней, хотела оказаться, подчинённой, покорной, послушной, в его ошейнике и в его руках. Я даже не исключал, что она мечтала о нём давно, ещё на Земле. Помнится, она выбрала именно его, для сопровождения её на Гор. Кроме того, у меня не было никаких сомнений в том, что и он находил её мучительно привлекательной, даже на Земле, даже тогда, когда она была свободной женщиной. Не трудно было догадаться, что теперь, когда она была рабыней, он нашёл её тысячекратно более привлекательной, причём тысячей способов.

— Что Ты творишь! — крикнул он в гневе.

Сару, растянувшись, перед ним на животе, обхватила руками его лодыжки и прижимала губы к его ногам, заливая их слезами и покрывая жалобными поцелуями.

Пертинакс в ярости отступил на пару шагов назад.

Девушка подняла к нему свою голову и, глотая слёзы призналась:

— Я хочу, чтобы Вы были моим господином! Пожалуйста, будьте моим владельцем!

— Ты сама не ведаешь, что несёшь! — воскликнул Пертинакс. — Что с тобой случилось? Ты же с Земли! Ты — женщина Земли! Где твоя гордость, твоё достоинство! Постыдись. Позор! Позор! Вставай! Вставай! Ты делаешь мне больно! Ты отвратительна! Отвратительна!

Сару опустила голову к земле и зарыдала.

— Она больше не свободная женщина, — напомнил я Пертинаксу. — Не стоит обращаться к ней, как к таковой.

— Неужели тебе так трудно понять и принять её женственность? — поинтересовался Таджима. Принять её потребности, женскость, беспомощность и беззащитность, её желание подчиняться, наконец?

— Не пытайся налагать на неё свои ценности, — посоветовал я. — Или Ты хочешь, чтобы она лгала? Она — женщина. Почему Ты не можешь принять её той, кто она есть, а не той, кем она, как тебе кажется, должна быть? Или Ты интересуешься только теми женщинами, которые приняли на себя мужские ценности, поддавшись и уступив одиозной пропаганде, жестокой, неестественной культурой?

Пертинакс сердито сверкнул на меня глазами.

— Она не будет мужчиной, даже если Ты потребуешь от неё этого, — заверил его я. — Позволь ей быть той, кто она есть, женщиной и рабыней.

— Оставь его в покое, — махнул рукой Таджима. — Он же не понимает ничего из того, что Ты ему говоришь. Пусть он унижает и позорит её, оскорбляет и презирает, если ему это так нравится. Разве это не забавно, разве это не есть реализация его власти, хотя и несколько жестокая? Позволь ему довести её до безумия от смущения, неуверенности и горя. В конце концов, она всего лишь рабыня. Разве это не будет своего рода приятной пыткой, которой он может подвергнуть её? Пусть он старается отказать себе в ней, если ему так хочется, а ей в себе. Не мешай ему разрушать и разрывать её. Пусть он её мучает, как ему нравится. Пусть пытается оттолкнуть её от её самых глубинных потребностей, если он без этого жить не может. В конце концов, он господин, а она просто рабыня. Так что не надо ему мешать рвать её и пытать, переделывая по чуждому лекалу, под его собственное подобие. Пусть он продолжает вынуждать её отказываться от себя и поддаваться его желаниям, прятаться за стеной того, чем он предпочёл бы её видеть.

Я предположил, что прежняя Мисс Вентворт, в течение многих лет на Земле, жаждала того, что, как она чувствовала, отсутствовало в её жизни, той драгоценной, невероятной женственности, которую она только недавно нашла на Горе. И вот теперь она была пристыжена и наказана за то, что обнаружила на чужом мире, что ускользало от неё так долго на её родной планете.

— Она — мусор, — сказал Пертинакс.

— Да, Господин, — всхлипнула рабыня, распростёртая у его ног.

— Шлюха! Шлюха! — крикнул на неё он.

— Да, Господин, — признала девушка.

— Правда, — заметил я, — Ты находишь эту шлюху, этот кусок мусора, немного интересной. И подозреваю, что Ты не возражал бы владеть ей.

— Владеть! — воскликнул Пертинакс.

— Точно, — усмехнулся я, — именно владеть.

— Она же ничего не стоит, — проворчал он.

— Она ничего не стоила на Земле, — заметил я. — Но в ошейнике она уже не является ничего не стоящей. Думаю, она пошла бы за не меньше чем за серебряный тарск.

— Ничего не стоящая! — заявил Пертинакс.

— Несомненно, — не стал спорить я, — настолько же, насколько никчёмна любая рабыня, но некоторые мужчины находят их интересными.

— Никчёмная! — всхлипнул он.

— Но смазливая, — добавил я.

— Да, — сердито признал Пертинакс.

— И на Горе, — улыбнулся я, — Ты можешь купить таких как она.

— Думаю, что Ты всё же хочешь её, мой дорогой Пертинакс, — заключил Таджима, — причём как ту, кто она есть и должна быть, как рабыню.

— Но разве это не то, чего Ты всегда хотел? — спросил я, — Ведь Ты же с самого первого взгляда хотел её именно как рабыню?

— Полагаю, что твоё желание было довольно сильным, — заметила Таджима.

— Разве не так? — уточнил я.

— Она принадлежит Лорду Нисиде, — раздражённо напомнил Пертинакс.

— Принадлежит, — согласился Таджима, — и она была тщательно подобрана в соответствии с совершенно особым заказом на рабыню того вида, которая была бы достойна стать подарком для сёгуна.

— В эти вопросы было вовлечено больше, чем просто ум, прекрасная фигура, особый цвет волос и глаз, — сообщил я Пертинаксу.

— А что ещё? — напрягся Пертинакс.

— Предрасположенность и латентные потребности, — ответил я. — Работорговцы очень внимательны к таким нюансам.

— Не понял, — сказал Пертинакс.

— Они могут прочитать язык тела, глаз и голоса, — пояснил я, — как в целом, так и в определённых контекстах и ситуациях, иногда даже специально подстроенных ситуациях с использованием стимулов.

— Я не понимаю, — развёл он руками.

— Например, рядом с женщиной произносят слово «рабыня» или «ошейник», на вид совершенно невинно, ненамеренно, никоим образом не подразумевая её. Но при этом некто стоит неподалёку и подмечает самые её тонкие реакции, малейшую настороженность, испуг, колебание или что-то в этом роде. Или скажем, кейджера, принадлежащая работорговцу и взятая им на Землю, поправляя шарф, на миг приоткрывает перед другой женщиной ошейник. Какова будет её реакция? Не позволит ли она предположить, что эта женщина тоже принадлежит ошейнику и, возможно, в своих фантазиях, носила такой на своей шее? Возможно, кейджера видя понимание женщины, застенчиво, даже как бы извиняясь улыбнётся, прежде чем вернуть шарф на прежнее место и поспешно уйти, оставив удивлённую женщину, стоять замерев на месте. Не будет ли во взгляде кейджеры, сияющей от удовольствия в своей неволе, намёка на поощрение или поддержку? Возможно, она надеется, что та, другая женщина, которая ей чем-то приглянулась, будет найдена подходящей и получит право на рабские цепи. Не скажет ли этот взгляд женщине, что-то вроде: «Я счастлива. Не сестра ли Ты мне?» А работорговец, тем временем, возможно из-за газетного киоска, или в метро, цепляясь за поручень, или просто ожидая в коридоре или дверном проеме, отмечает реакцию женщины. Не скажет ли язык её тела: «Да, я тоже принадлежу ошейнику. Мне жаль, что я не знала такого мужчину, какого знаешь Ты, моя прекрасная сестра, достаточно сильного, чтобы надеть на меня ошейник. Я — женщина. Я принадлежу ошейнику. Я хочу его!» Кроме того, конечно, есть и такие очевидные нюансы, как естественная женская грациозность, ширина её бёдер, движения тела, спрятанного под одеждой, выдающие её с головой, непроизвольное дёрганье её бёдер и так далее.