Джон Норман - Мечники Гора

Мне вспомнилось, что как-то раз мисс Маргарет Вентворт, ещё до того, как она стала рабыней Сару, обмолвилась о том, что на меня собираются как-то повлиять посредством женщины. В тот момент её фраза показалась мне не имевшей никакого смысла.

Однако теперь после моего рандеву с Серемидием командиром таурентианцев, мне пришло в голову, что этой женщиной может оказаться Талена.

Только не понятно, как кто-то или что-то мог бы думать, что он сможет повлиять на меня, с помощью такой как она, фальшивой Убары, ныне свергнутой, которую последний раз видели на крыше Центральной Башни Ара, связанной, стоящей на коленях у ног мужчин, полной ужасных предчувствий, подходяще одетой в рабскую тряпку?

Неужели кто-то или что-то, мог бы думать о её использовании для моего шантажа? Но, если так, то в таком случае этот кто-то или что-то, будь то человек, кюр или Царствующий Жрец жестоко просчитался!

Чем теперь была для меня Талена? Я не хотел её. Я теперь не купил бы её даже в качестве кувшинной девки для моих кухонь в Порт-Каре.

Она была красива, это так, но при этом она была горда, честолюбива, эгоистична, тщеславна и жестока. Разве я не понял этого ещё несколько лет тому назад? Разве я не понимал, что она принадлежала только плети и ошейнику? Я вспомнил, как ужасно она обошлась со мной, и с каким восхищением и злостью она унижала меня в доме Самоса в Порт-Каре, когда я был прикован к инвалидному креслу и думал, что никогда не смогу встать с него снова, оставшись в плену медленно действующего яда, изобретённого Суллой Максимом, капитаном Порт-Кара, предавшим свой город и бежавшим на службу к Ченбару Морскому Слину, Убару Тироса. Позже, при первой же возможности, освободившись из-под домашнего ареста в Центральной Башне Ара, куда она, отвергнутая отцом, была заключена за позорное прошение выкупить её, она предала свой Домашний Камень, сговорившись с агентами Коса и Тироса унизить, умалить и подчинить её собственный город, могущественный Ар ради достижения видимого подъема к трону Убары, с которого могла править только как марионетка, нити управления которой находились в руках врагов и оккупантов. Но теперь её отец каким-то образом вернувшийся из гор Волтая, поднял восстание, яростно и жестоко отбросив прочь оккупационные силы, и восстановил законное правление городом.

Я улыбнулся сам себе.

Как ловко я поймал её в ловушку и поработил в районе Метеллан, и как правильно сделал, возвратив на трон Ара, уже сознающей себя рабыней. В каком она, должно быть, жила ужасе, боясь, что эта тайна могла бы быть раскрыта, став бесспорной и легко подтверждаемой. Какой позор, что рабыня посмела надевать предметы одежды свободной женщины, уже не говоря о том, что она заняла место на троне Убары! К какой из самых ужасных и мучительных казней приговорят её после этого?

Я проследил, чтобы она была порабощена, в её собственном городе, воспользовавшись законом самого Марленуса, Убара Убаров. Это было сделано легко и элегантно. Я был уверен, что она, к своему гневу, испугу и огорчению, со всей чрезвычайной беспомощностью женщины в руках мужчины, поняла это.

Как приятно бывает поработить женщину. Можно ли унизить их как то сильнее? Но как странно получается, что они в такой деградации так процветают. Неужели они не понимают того, что было сделано с ними? А может наоборот, понимают это слишком хорошо? Как получается, что они благодарно целуют ваши ноги, немедленно вскакивают, чтобы исполнить ваше приказание, целуют кончики своих пальцев и прижимают их к ошейникам, брыкаются и дёргаются в ваших руках, задыхаясь и крича в благодарном, не поддающемся контролю оргазменном экстазе, становятся на колени, склоняя головы перед вами. Как сияют и радуются они, находясь в своих ошейниках! Так не рождены ли они для шнуров? И настолько ли странно то, что они находят свою радость и удовольствие у ног мужчин, или этого просто следовало ожидать, учитывая генетическое наследие покорения любви, без которой женщина не может быть цельной?

Какой мужчина любит женщину искренне, тот, который отрицает реальность или тот, кто признает и принимает её, тот, кто предаёт женщину, потворствуя пропаганде, или тот, кто соглашается ответить на крик её сердца?

В любом случае, Талена теперь была рабыней, ничем не отличающейся от любой другой, за исключением вознаграждения, объявленного за её голову.

«Превосходно, — подумал я, — всё, за исключением вознаграждения».

Я не думал, что куплю её даже в качестве кувшинной девки. И конечно было много рабынь, более красивых чем она!

Она считала себя самой красивой женщиной на всём Горе. Редкостная чушь!

Она никогда не стояла голой в караване в положении оценки, широко расставив ноги и положив руки на затылок. Да, она была красива, но были тысячи тех, которые были красивее её. Не будь она когда-то дочерью Убара, что могли бы за неё дать? Возможно, три серебряных тарска? Многое зависело от рынка и сезона. Весна — хорошее время для того, чтобы продать рабыню.

В общем, если некто задумал влиять на меня через шлюху названную Таленой, вероятно теперь где-то удерживаемую в ошейнике и рабской тряпке, он глубоко и серьёзно просчитался!

Тем не менее, было бы интересно знать, куда её могло бы занести.

В любом случае это теперь меня нисколько не волновало.

Внезапно, краем глаза я засёк стремительное движение слева от себя и чью-то фигуру появившуюся из темноты леса. Я тут же упал на правое колено, выставляя щит перед собой, и услышал скрежет металла по металлу. Резко встав, я махнул баклером влево, почувствовав, что его отточенная кромка встретила сопротивление. Послышался испуганный булькающий крик, и фигура, отшатнувшись назад, взмахнула руками и завалилась на спину. Я присел, выставив щит перед собой и настороженно всматриваясь в темноту поверх его кромки. В тот же момент, из-за деревьев донёсся крик, звуки борьбы и треск, словно что-то оторвали от чего-то. Уже через мгновение замелькали фонари, быстро приближаясь ко мне.

— Позовите Лорда Нисиду! — услышал я чей-то крик.

В свете фонарей я рассмотрел фигуру распростёртую у моих ног. Отточенный край баклер прошёл точно под подбородком, и наполовину отрезал голову от тела. Из-за деревьев всё ещё слышались ужасные стоны, и четверо пани, держа глефы наготове, устремились на звук. Они не задержались там надолго, вынырнув из темноты, таща за собой, рыдающую, скрюченную фигуру, у которой не хватало левой руки. Мужчину, правой рукой пытавшегося остановить кровь, струёй хлеставшую из обрубка, бросили на землю передо мной, уже окружённым несколькими наёмниками и пани.

Я осмотрел человека лежавшего перед нами, подумав что, возможно, он не чувствовал боли, блокированной диким выбросом адреналина. Его глаза были широко распахнуты от шока. Кровь свободно проливалась между пальцами его правой руки.