Джон Норман - Мечники Гора

— Такая сила, — сообщил он, — уже на марше.

— Тогда вам конец, — заключил я.

— Почему Вы так решили? — спросил он.

— Как только река встанет, Вы окажетесь в ловушке в вашем зимнем лагере.

— Когда враг доберётся до лагеря, — улыбнулся даймё, — он найдет здесь только пепел.

— То есть вы сожжёте лагерь и корабли, — подытожил я, — и взяв, что можно унести, уйдёте.

— Нет, — покачал он головой.

— Но Вы не можете остаться здесь, — заметил я.

— Это верно, — кивнул Лорд Нисида.

— Тогда только уходить, — сказал я.

— Нет, — повторил он.

— И что же Вы планируете сделать? — осведомился я.

— Скоро, — сообщил Лорд Нисида, — наш корабль будет на плаву.

— Но время года не позволит ему выйти в море, — напомнил я.

— Скоро мы отплываем, — настаивал Лорд Нисида.

— Но Вы же не намерены спуститься по Александре и выйти в Тассу? — опешил он.

— Почему нет?

— Зима приближается, — напомнил я.

— Именно поэтому мы не должны терять время, — констатировал Лорд Нисида. — В любой день лёд может сковать реку. Выше по течению, в притоках, в нескольких сотнях пасангов к северу, река начала покрываться льдом.

Это открытие, наверняка, было сделано разведчиками на тарнах.

— Вы не можете всерьёз намереваться выйти в море, — покачал я головой.

— У нас нет никакого другого выбора, — развёл руками даймё.

— Корабли не могут выходить в море в этот период, — сказал я.

— Терсит уверен, что этот корабль сможет выдержать зимнее море, — сообщил он.

— Терсит не капитан, не моряк, он — судостроитель, к тому же безумный, — предупредил я.

— В его безумии я не сомневаюсь, — признался Лорд Нисида, — но, я также не сомневаюсь в его гении. Это — его корабль, и его конструкция.

— Берегитесь Тассы, — посоветовал я. — Она вам не союзник и не друг.

— Здесь мы остаться не можем, — напомнил даймё.

— Зима не за горами, — предупредил я.

— Лед уже видели на севере, — кивнул он.

— Тасса, — сказал я, — будет рвать ваши паруса, ломать мачты, гнуть киль, крушить борта, поднимать на сто, на двести футов вверх, а затем бросать, словно ломаную игрушку, в волны внизу. Никто не выходит в Тассу зимой. Это — безумие.

— Скоро, — заявил Лорд Нисида, — мы выйдем.

— Она — рабыня, — сказал я Пертинаксу. — Используй её для своего удовольствия.

— Нет, — отказался тот.

Сару стояла перед нами на коленях в полумраке сарая, который нам выделили для проживания.

— Расставь колени шире, девка, — велел я ей.

— Да, Господин, — отозвалась Сару.

— Шире, — прикрикнул я.

— Да, Господин.

— Используй её, — предложил я Пертинаксу.

— Нет, — стоял на своём он.

— Лорд Нисида возражать не будет, — заверил я его.

— Нет, — повторил мой товарищ.

— Говори, — приказал я рабыне.

— Рабыня, — прошептала она, — жаждет служить господину.

Насколько отличалась она теперь, от той, кем он была на Земле, в её пошитых на заказ туалетах, туфлях на высоких каблуках, шёлковых чулках и всё таком.

— Нет, — продолжал упрямиться Пертинакс.

— Присмотрись к ошейнику на её шее, — предложил я ему. — Разве он не прекрасно там смотрится?

— Нормально, — буркнул он.

— Он там заперт, — намекнул я.

— Само собой, — кивнул мужчина.

— Полюбуйся на неё в тунике из реповой ткани, — посоветовал я. — Это — рабская одежда. Она мало что скрывает. Уверен, что Ты не можешь не найти её привлекательной.

— Разумеется, — сердито проворчал Пертинакс.

— Волосы, конечно, всё ещё слишком коротки, — признал я. — Но некоторых женщин продают и с меньшими.

— Ну, если Ты так говоришь, — пожал он плечами.

— Уверен тебе это не должно помешать, — сказал я.

— Нет, — не стал отрицать Пертинакс.

— Ну так используй её, — настаивал я.

Пертинакс раздражённо отвернулся и выскочил из сарая. Дверь с громким хлопком закрылась за его спиной. С гораздо более громким, подумалось мне, чем было необходимо.

Я невольно улыбнулся.

— Он не хочет меня, Господин, — прошептала Сару.

— Напротив, — заверил её я, — он хочет тебя со всей свирепостью гореанского вожделения, хочет видеть тебя у своих ног, сокрушённой, подчинённой, беспомощной, умоляющей.

— Этого не может быть, Господин, — покачала она головой.

— Он хочет так, как не осмеливается признаться самому себе, — улыбнулся я, — он хочет тебя так, как он чувствует, что не должен позволить себе хотеть тебя, хочет тебя сильно, полностью, без малейшего компромисса или колебания.

— Но есть только один путь, которым мужчина может так хотеть женщину, — заметила блондинка.

— Верно, — согласился я.

— Он не может хотеть меня так, — прошептала она.

— Его страсть, его желание, его вожделение, именно такие, — заверил её я.

— Конечно, нет, — покачала головой девушка.

— Он видит тебя у своих ног, — сказал я, — в алом шёлке и наручниках, освещённую пламенем его жажды.

— Этого не может быть, — никак не верила мне Сару.

— Он хочет владеть тобой, — усмехнулся я, — как собакой. Он хочет, чтобы Ты принадлежала ему, как могла бы принадлежать собака.

— Я меньше, чем собака, — всхлипнула она. — Я — рабыня.

— Точно, — подтвердил я.

— Хочет ли он меня такой?

— Хочет, — заявил я.

Рабыня — имущество рабовладельца, полностью и совершенно, уязвимая и беззащитная собственность, с которой он может сделать всё, что пожелает.

— Это именно то, — вздохнула девушка, — как я мечтала, чтобы меня хотели. Это именно так я хочу, чтобы меня хотели.

Я промолчал, глядя на стоявшую на коленях блондинку. В её глазах стояли слёзы.

— Какая женщина была бы удовлетворена, — спросила она, — если бы её желали менее чем так? Какая женщина была бы удовлетворена, если бы её хотели меньше, слабее чем так?

— Полагаю, что многое зависит от женщины, — пожал я плечами.

Конечно, многие удовлетворились бы чуть тёплыми отношениями. Возможно, они просто не знали ничего другого.

— Некоторые из нас хотят большего, — заявила рабыня, — хотят, чтобы нас желали так, что мы оказались бы в ошейнике, хотят быть настолько желаемыми, настолько вожделеемыми, что мужчина не будет удовлетворён ничем иным, кроме как видом своего ошейника запертого на наших шеях.

— Ты, правда, хочешь быть столь желаемой? — спросил я.

— Да, — ответила она, — вплоть до ошейника.

— Но тогда Ты будешь принадлежать, — заметил я.

— Да, — кивнула Сару.

— Ты будешь собственностью, — добавил я.

— Да, — согласилась она, — собственностью моего господина.

Я отметил, что она, в своём напряжении, задумчивости и слезах, позволила коленям закрыться, но я не увидел в этом ничего критичного.

— Вообще-то, я привёл тебя сюда, — заметил я, — не для того, чтобы помучить Пертинакса.