Джон Норман - Кюр Гора

Безусловно, быть рабыней страшно, поскольку рабовладельцы нетерпеливы, и будут ожидать от неё многого. Она должна быть заинтересована в том, чтобы ею были довольны, и должна приложить все свои силы к тому чтобы так всё и было.

Рамар растворился в где-то лесу, возможно охотясь или подправляя свою нору.

А Кэбот между тем гадал, вернётся ли его рабыня.

Она вернулась примерно через двадцать енов с охапкой сухого хвороста. Тэрл послал её в лес ещё дважды. После её третьего возвращения, он отвёл её к крепкому столбу, высотой футов около шести, с двумя кольцами, одним вверху, а другим внизу. Этот столб он попросил установить здесь ранее, памятуя о ней, провинившейся рабыне. Поставив её на колени спиной к столбу, мужчина завёл за него руки девушки и накинул на них наручники. Обернув поводок вокруг столба, Тэрл прижал к нему её голову.

Закончив с рабыней, он закрыл ворота, развёл костёр, впервые с тех пор, как они вошли в лес, и приготовил пищу. После того, как поел сам, он подошёл к брюнетке и покормил её с руки, выделив несколько маленьких кусочков, и дав ей запить их водой из бурдюка.

— Я могу говорить, Господин? — спросила она.

— Нет, — последовал прежний ответ, который она слышала с того самого момента, как была выпущена из клетки.

Слезы брызнули из её глаз. Она попыталась немного отстраниться от столба и, жалобно скуля, потянулась к нему своим животом.

«Вот так, — подумал Кэбот, — женщины Земли приходят к пониманию своего пола».

Впрочем, это касается и женщин Гора. Различия между ними были не биологическими, а культурными. Интересно, что гореанки, глядящие на женщин Земли сверху вниз и презирающие их, как возбуждённых непристойных варварок, сами точно так же будут скулить и извиваться в рабских наручниках, тянуться из цепей, дёргаться в веревках и жалобно поднимать животы, подставляя их для прикосновения господина. Кэбот не видел между ними особых различий. Оба вида, будучи низведены до основ, становились одним и тем же, человеческими самками.

Рабыня пыталась вытащить руки из браслетов, она, то тянула голову вперёд, то откидывалась назад, то в расстройстве мотала ей из стороны в сторону. Поводок надёжно удерживал её у столба. В её глазах стояли слезы. Снова и снова она, напрягаясь изо всех сил, умоляюще толкала к нему свой живот.

«А на неё был бы хороший спрос», — отметил про себя Кэбот.

Также он подумал о молодых людях из её прежнего мира. Как порадовались бы они увидев её такой.

— Нет, — повторил мужчина, а затем подошёл к воротам, приоткрыл их и некоторое время всматривался в лес.

Улыбнувшись, он снова закрыл ворота и, вернувшись к костру, принялся оселком, подправлять лезвия своего топора. Это заняло время.

Прежде, чем удалиться на отдых он снова навестил рабыню, и перезаковал её руки в наручники спереди, разумеется, вокруг столба, а поводок отрегулировал так, чтобы она не могла поднять голову выше, чем на фут от земли.

Девушка повернулась, насколько позволяли наручники, и подняла голову, насколько позволял поводок, пристёгнутый к нижнему кольцу, чтобы посмотреть на своего хозяина.

— Могу я говорить, Господин? — спросила рабыня. — Пожалуйста, когда же я смогу говорить?

— Завтра, — пообещал он.

— Спасибо, Господин! — поблагодарила она и разрыдалась. — Спасибо, Спасибо, Господин!

— А теперь, соблюдай тишину, — приказал Кэбот.

— Да, Господин, — прошептала она и, повинуясь жесту своего хозяина, которому, как она теперь знала, обязана была повиноваться немедленно и без сомнений, легла на землю.

Тэрл тут же набросил на неё одеяло, укрыв её с головой. Рабынь часто держат в неведении. Любопытство, в конце концов, им не подобает.

— Я могу говорить, Господин? — спросила она.

— А как Ты должна говорить? — уточнил мужчина.

— Так, как я должна, — ответила девушка, — как та, кто я есть, как рабыня перед своим господином.

— Тогда Ты можешь говорить, — разрешил он.

Это происходило утром. Она стола перед ним на коленях. Причём её колени были расставлены в положение рабыни для удовольствий.

«Насколько они умны, — подумал Кэбот, сидевший спиной к воротам, которые он уже открыл. — Пожалуй, я не буду наказывать её за это, хотя и знаю о том, что она сейчас попытается сделать. В действительности, я уверен, что внутри этого чрезвычайно провоцирующего тела, которое так будоражит меня, и которое можно почти ненавидеть за оказываемый на меня эффект, скрывается, неизвестная даже ей самой, переполненная потребностями рабыня для удовольствий».

— Господин? — окликнула его рабыня.

Но Кабот продолжал любоваться деликатностью, чувственностью и красотой её лица, чистотой её глаз, блеском волос, всё ещё остающихся несколько короче идеала принятого на рынке. Он видел её сладкую, нежную, уязвимую женственность, с которой она всё ещё не могла полностью примириться, но которая уже была её вторым «Я», и которая в будущем может значительно повысить её цену.

«Как поразительно, — думал Кэбот, — женственность появляется и проявляется в женщине, когда на неё надевают ошейник, и ей больше нет нужды ей прятать или отрицать, когда она перестаёт быть источником смущения, позора или сожаления. И как привлекательно смотрится на её прекрасной шее ошейник, мой ошейник, плотно облегающий и запертый. Да, они должны быть рабынями. И, несмотря на то, что она наивна, смущена, не уверена в себе, незнакома с собой, и даже до некоторой степени чужда себе, всё же у неё прекрасный, гибкий ум, быстрый и даже, до некоторой степени, насколько это позволяло образование на Земле, развитый. Такие вещи добавляют ценности рабыне. Безусловно, она пока до обидного мало знает о Горе, но такими попадают на гореанские рынки большинство Земных женщин. Да и нужно ли им знать что-то большее, помимо того, что они — рабыни и должны доставлять удовольствие своим владельцам? Но какая она красивая!»

Он решил, что будет держать её в неграмотности. Чтение и письмо были прерогативой свободных людей, а не таких как она, рабынь.

Но в ней присутствует значительный интеллект того вида, который мужчина особенно ценит, того вида, который он хочет видеть у своих ног.

— Господин? — снова попыталась она вывести его из задумчивости.

Мужчина сидел со скрещенными ногами, разглядывая её. Топор лежал рядом, под его правой рукой.

— Ты можешь говорить, — напомнил он ей.

В следующий момент, из её глаз хлынул слезы, побежали по её щекам, по ошейнику и телу, а из её рта одно за другим посыпались слова. Она говорила запинаясь, задыхаясь, жалобно, порой почти бессвязно. Она обращалась к своему господину, как та, кто знает, что она — рабыня.