Джон Норман - Приз Гора

«Я предпочитаю чувствовать, чем оставаться бесчувственной, — призналась сама себе Эллен. — Лучше чувствовать столь многое, чем не чувствовать ничего. Но я так несчастна. О, мой будущий господин, пожалейте рабыню, которую Вы купите! Успокойте мои потребности! Удовлетворите меня, хотя бы немного! Вы же не откажите в ласке своему домашнему животному, особенно если оно попросит об этом достаточно красиво?»

— На корточки! — раздался резкий мужской голос откуда-то из-за спины Эллен.

Обернувшись, она увидела мужчину стоявшего в конце прохода, смежного с её, в нескольких ярдах позади. Рабыня, стоявшая последней в ряду слева от Эллен, расставила ноги и присела на корточки. Мужчина впихнул между ног женщины большой круглый керамический сосуд. Шепоток пробежал по обеим цепочкам, и девушки одна за другой принялись оборачиваться назад.

Подле дежурного стояла рабыня с ведром воды и ковшиком. «Значит, ту колонну, что слева, выведут первой, — решила было Эллен, но уже в следующий момент мужчина передвинул сосуд вправо, и рабыня, последняя в их проходе встала в позу и выполнила ожидаемое от неё действие.

Стало очевидно, что обе цепочки, скорее всего, будут уводить одновременно. Дежурный ногой переправлял сосуд то туда, то сюда между этими двумя проходами, продвигаясь от конца к голове колонн. Следом за ним шла рабыня с водой. Каждая рабыня, по очереди воспользовавшись горшком, должна была встать на колени и выпить из ковша до дна. Эллен с нетерпением ждала возможности напиться. Жажда уже становилась невыносимой, и она не сомневалась, что остальные девушки на их цепи были в том же состоянии. Впрочем, ждать оставалось совсем недолго и, милостью господ, жажду прикованных к цепи рабынь вот-вот должны были утолить. И что ещё более важно с точки зрения работорговцев, сами девушки после этого будут выглядеть свежее и лучше. Эллен уже была в курсе, правила поить товар непосредственно перед продажей.

— Встать, — буркнул надсмотрщик рабыне рядом с Эллен, ещё недавно бывшей свободной женщиной. — Расставь ноги, на ширину горшка!

— Пожалуйста! — взмолилась прежняя Леди Мелания, в ужасе озираясь вокруг.

— Приседай, — приказал он. — И поторапливайся рабыня.

Густо покраснев, заливаясь слезами, ручьями, бежавшими по её щекам, прежняя свободная женщина нерешительно присела на корточки над сосудом и, несомненно, впервые в своей жизни, облегчилась у всех на виду. Конечно, с точки зрения окружающих в этом не было ничего особенного, и не было никаких веских причин наблюдать за нею. Но, когда Мелания украдкой осмотрелась, то, к своему смущению, заметила, что некоторые из девушек, в том числе и Эллен, лицо которой буквально светилось высокомерным превосходством и почти откровенно злорадным удовольствием, наблюдали за нею. Слезы с новой силой побежали из её глаз. Ей нечего было рассчитывать на сочувствие Эллен, которая не забыла и не простила её прежнюю надменность. Видеть, как это некогда надменное существом, ныне униженное до жалкой рабыни, присаживается на корточки над горшком, совершая по столь интимное действие на команде, было по-своему сладкой местью. Рабыням не позволена скромность.

— Сто семнадцатая, — сказал мужчина, прочитав номер лота на груди Эллен.

Эллен забрала сосуд у Мелании, и присела над ним на корточки. Теперь уже глаза прежней свободной женщины оказались направлены на неё, и уже в них светилось злорадством и удовлетворением. Теперь пришла очередь недавней свободной женщины наблюдать замешательство рабыни и смаковать её смущение. Разумеется, Эллен это рассердило. Она смотрела прямо перед собой, делая вид, что не замечает. Однако негромкий смешок, послышавшийся слева, привёл её в ярость. Эллен повернулась к своей соседке и, не скрывая раздражения, буркнула:

— Ну и? Мы обе — рабыни!

— Да, Госпожа, — вымученно улыбнулась прежняя свободная женщина и тут же встала на колени перед подошедшей к ней рабыней с ведром воды и начала пить из поднесённого к губам ковшика.

«Ты будешь хорошо смотреться в ошейнике», — раздраженно подумала Эллен. Вскоре и красотка под номером сто пятнадцать была готова к выводу в район сцены, после чего двое дежурных, поторапливая своих подопечных ударами палок и сердитыми криками, погнали эти два прохода вперёд. Один раз Эллен вскрикнула от боли, когда по её спине чуть ниже левого плеча хлестнула палка. Неслабый удар достался и ещё недавно свободная Мелании. Как будто они могли двигаться быстрее, чем остальные рабыни прикованные к одним с ними цепям! Идти было недалеко и вскоре обе цепочки женщин остановились около большой сцены, справа, если стоять лицом к зрителям, и по команде надсмотрщика опустились на колени. Мужчины теперь были прямо перед ними, и гул толпы стал пугающе громким. Со сцены слышались призывы аукциониста, покупатели выкрикивали комментарии и предложения цены. Внезапно Эллен охватил ужасный испуг. Её собиралась продать. Продать! След удара на её плече всё ещё горел. Все девушки, которых, казалось бы, непонятно зачем торопили, подгоняя палками, заставляя неловко перебирать ногами, сталкиваться и спотыкаться, теперь стояли на коленях, прижимаясь друг к дружке, с трудом переводя дыхание и испуганно озираясь. Они были растеряны, смущены и жутко запуганы. На самом деле, это делалось для того, чтобы перед выходом на сцену аукциона у них не осталось ни малейшего сомнения в их рабскости и уязвимости, их хотели запугать и лишить воли, выбив даже мысль о том, чтобы отказаться повиноваться командам или жестам аукциониста. Они должны были слушаться немедленно и беспрекословно, не давая покупателям ни малейшего повода усомниться в покорности жалкого, презренного, рабского товара.

«Так что, — подумала Эллен, — похоже, что есть ещё одна причина, помимо спешки и нетерпеливости для того, чтобы так рьяно гнать плачущих, вскрикивающих, умоляющих о милосердии, спотыкающихся женщин вперёд, понукая их словно отару верров. Возможно, в их планы также входило сделать так, чтобы мы выглядели перед покупателями запуганными рабынями». Однако то, что Эллен принимала всё это, никоим образом не уменьшало эффективности этого метода на ней самой. Она боялась, тряслась от страха, была запугана до колик. Так что это понимание, если она вообще это понимала правильно, ничуть не отменяло реальности, а лишь делало её более понятной для рабыни. Такое обращение, было оно намеренным или нет, неизбежно вызывало в ней предчувствия и страхи, полностью подходящие для такой как она в случаях, таких как этот. Сказать, что она была испугана, это всё равно, что ничего не сказать. Она была прикованной к цепи рабыней, которую вот-вот должны были предложить покупателям. Её трясло от страха. Плечо саднило. Теперь она не сомневалась, что будет бежать на сцену с презренной живостью, боясь, что её могут заподозрить в недостатке уважения. Возможно, в ударах и тычках не было особой необходимости, но они напомнили ей о том, чем она была, и что с ней могло бы быть сделано. Несомненно, это было более чем веской причиной для столь жестокого и нетерпеливого обращения.