Джон Норман - Приз Гора

Но вдруг Эллен задрожала под одеялом. Да, на её шее красовался ошейник, а в её животе были зажжены рабские огни, но она не завидовала свободным женщинам и не желала их вялого, отчуждённого спокойствия столь противного потребностям и жизни. Пусть они в их гордости и отстранённости презирают страстность рабынь. Пусть они, если им так хочется, холят и лелеют зиму под своими одеждами. Пусть они славят себя за лёд и инертность. Что они могут знать об ощущениях рабынь? Что они могут знать об их потребностях? Не были ли такие потребности настолько чужды им, что они просто обязаны были бы найти их непостижимыми для себя? Возможно, но не исключено и то, что они, по-своему, имеют некоторое понятие таких вещей, поскольку они тоже женщины, и следовательно у них есть, по крайней мере, некоторое тусклое осмысление того, каково это может быть, когда сдираешь ногти о стены конуры и воешь, умоляя о прикосновении.

Безусловно, эти потребности крайне жестоки! С ними и в них я страдаю, и хорошо знаю, каким мученьем они могут стать, но я не променяла бы их на усыпляющую неподвижность, тишину и покой, оцепенелое и фригидное спокойствие, бесстрастной свободной женщины. Я не обменяла бы свои рабские потребности на все сокровища мира, поскольку с ними, и в них, я пробудилась, ожила и познала в тысячу раз больше, чем могла себе представить, что это возможно. С ними я превращаюсь в ткань, протянувшуюся к погоде мира, к его яркому, живому разнообразию и богатству. Какими живыми делает нас ошейник! Какими радостными и разумными становимся мы очень многими способами в этом, таком разумном мире! Мы встречаем несметные мириады его эмоций, его ароматы, цвета и звуки, его строение и вкусы, наслаждаемся ощущением влажного песка под нашими босыми ногами, ветром, овевающим наши обнаженные руки и ноги, когда идём по берегу сверкающей соленой Тассы, следуя за натяжением поводка за нашими владельцами, мы вдыхаем запах умытой дождём травы в полях, любуемся блеском капель росы на тонких талендерах, цветущих весной, слышим скрип колёс тяжёлого фургона и звон колокольчиков кайилы, чувствуем мягкость мехов в ногах постели господина и твёрдость кафеля под нашими животами, когда мы ползём к нему, ощущаем тугие петли кожи на наших связанных запястьях, удерживающие наши руки за спиной, вкус и плетение его сандалий на наших губах и языке.

В этом мире мы отвечаем на его бесчисленные эмоции, и приветствуем их. Каждый дюйм наших тел живёт и чувствует.

Естественно, рабские потребности, как и любая неудовлетворенная потребность, могут стать причиной страданий. Может ли кто-то знать это лучше беспомощной рабыни? Но я не мыслю себя без таких потребностей. Я не мыслю себя вне этих страданий и мучений, помимо всего прочего, делающих меня интенсивно живой.

А теперь только представьте себе, если сможете, трепет и надежду рабыни на то, что такие потребности, такие жестокие потребности, будут распознаны владельцем, и что он будет склонен уделить им толику своего внимания.

Зато как различны эти вещи для рабыни и свободной!

Свободного мужчину, вынужденного проявлять интерес к свободным женщинам, возможно не имеющего доступа к рабыням, обычно ждёт сексуальное разочарование. Он, если можно так выразиться, подает прошение свободной женщине, которая может пойти навстречу его ходатайству, а может и отказать. С другой стороны в отношениях господина и рабыни, женщина зачастую сама помещает себя у ног свободного мужчины, умоляя о близости. Каким приятным поворотом может стать это для товарища, которому прежде никогда не принадлежала женщина. Само собой, мужчина в отношениях господина и рабыни никогда не будет «подавать прошений» или уговаривать. Поскольку он — владелец, он имеет право приказывать. Но часто женщина сама готовит его тем или иным способом, возможно, представляя себя в определенной манере, скажем, одевшись в шёлк, или повязав колокольчики, или производя определенные действия, провоцирующие его, а возможно и поднося разнообразные атрибуты вроде цепей или кандалов, и даже стрекала, чтобы господин использовал их на ней, если окажется ею недостаточно удовлетворён. Если он находится в определенном настроении, или торопится, он может просто, резко, подмять её и использовать. Рабыня, конечно, может быть использована для удовольствия хозяина в любом случае, в любое время и в любом месте, если он того пожелает. Это одно из преимуществ владения женщиной. Тут можно добавить, что сама рабыня находит этот нюанс своего положения приятным и возбуждающим. Пикантность такого внезапного взятия добавляет остроты к её жизни в неволе. Помимо всего прочего, для неё самой необычайно важны, пусть это и немыслимо для свободной женщины, такие заверения в том, что она по-прежнему остается сексуально желанной, невыносимо, даже безумно и неконтролируемо вожделенной для своего господина. И чем чаще, тем лучше, ибо его частое использование не оставляет места для сомнений относительно соблазнительности её прелестей. Забвение станет для неё причиной для слёз и страхов. Что если господин утомился, пресытился ею? Не подумывает ли он о её продаже? Но она-то любит его! Конечно, она не осмеливается поведать ему и своей любви. Она — простая рабыня. Она ведь не хочет освежить свое знакомство с его плетью. Она просто удваивает свои усилия, чтобы понравиться ему.

Вот так наши рабские потребности, как уже было отмечено, бросают нас в полную власть рабовладельца.

Как же часто, и как яростно пылают наши рабские огни!

Теперь-то Вы можете предположить, почему наши просьбы об использовании, наши мольбы позволить нам услужить ему столь жалобны и настойчивы? Мы сами упрашиваем его об использовании. Мы вымаливаем это. Ну а раз уж мы — рабыни, то какого использования мы можем просить? Уж конечно не такого, какого ожидают свободные женщины. Ни в коем случае! Нам нужно использование, которое пригодно для нас, использование, в котором мы теперь нуждаемся и которого хотим, о котором умоляем — использование рабынь.

Использование, которого мы выпрашиваем, знаете ли, сильно отличается от пресности, которая могла бы быть позволена свободной женщине, соответствуя её статусу и достоинству. Мы хотим чтобы с нами обращались совершенно иначе. Мы хотим обращения как с рабынями. Мы сами хотим, чтобы нас схватили, повернули, бросили на колени, разложили, связали и многое другое. Мы хотим, чтобы нас рассматривали как рабынь, коими мы и являемся. Как в случае с кайилой, если мне будет позволена такая аналогия, наши владельцы должны держать наши поводья в твёрдой руке. И точно так же, как с кайилой, хлыст должен быть всегда под рукой. Вот тогда мы будем тем, чем захотят наши владельцы, и с нами будут обращаться не как со свободными женщинами, а как с женщинами находящимися в собственности, как с теми, кто мы есть. Наше использование не оставит у нас ни малейшего сомнения в нашей неволе. Мы будем лишены всякого выбора в этих вопросах, но это отсутствие выбора бесценно для нас, ведь мы — рабыни. Это — то, чем мы хотим быть. Мы не хотим холодного, скучного существования свободной женщины. Оставьте это ей. Мы просим о рабском экстазе, а следовательно мы хотим, чтобы нас использовали не в качестве свободных женщин, но в качестве движимого имущества, с которым обращаются безжалостно, точно так, как мы того заслуживаем. Мы не свободные женщины, которые могут приспосабливать и регулировать под себя желания молодого человека, которому настолько повезло, что он был допущен в их комнаты.