Джон Норман - Приз Гора

Зато у неё есть её ошейник.

Эллен надеялась, что ни за что не будет оставлена здесь, как и на то, что её не бросят по дороге.

Она поклялась себе приложить все свои силы, чтобы не отставать от мужчин. Она будет стараться быть настолько приятной, послушной и полезной, настолько покорной, чувственной и отзывчивой, насколько только рабыня может быть таковой, вспомнит всё, чему её научили в загонах Мира, чтобы они не захотели обходиться без неё.

Рабыня, знаете ли, своим путём, благодаря своей внешности, поведению и службе, может значительно повлиять на ценность и качество своей жизни.

О рабыне, которой все довольны, всегда позаботятся, накормят, оденут и приласкают. Причём приласкают так, как могут приласкать только рабыню, как никто не стал бы ласкать свободную женщину, потому что её нельзя так ласкать, потому что ей навсегда заказана такая ласка.

А также, разве рабыня не попадает в сети любви? Разве её путь не окружён тысячами её ловушек? Но не чаще ли она попадается в капкан, становясь беспомощной собственностью сетей её собственных потребностей? Она живет с мужчиной на условиях повиновения и интимной близости. Она принадлежит ему. Она сознаёт себя его собственностью. Она должна ублажать его и служить. Таким образом, она живет в сияющем мире, наполненном обжигающими эмоциями. В таком мире куются самые крепкие и самые неразрывные из цепей. Талендеры цветут на лугу её рабства. И такой мир, мир неволи, благоприятен для самых глубоких потребностей женщины и её самосознания. Она чувствует, что она там, где ей надлежит быть, и где она хочет быть. Она стремилась быть раздетой и поставленной на колени перед господином. Она жаждет почтительно прижаться губами к его сандалиям. Теперь она перед ним, делает это, и она довольна. Она поднимает голову, и в её глазах сияет благодарность. Возможно, её ждёт его ласка. По крайней мере, она может надеяться на это. Возможно, он оставит её себе. Она может надеяться и на это. Но, не исключено и то, что он не сделает ни того, ни другого. Чтобы узнать его вердикт, она должна ждать. Ничего не поделаешь, в конце концов, она всего лишь рабыня. Она может быть любима или ненавидима. Он может заметить её или проигнорировать. Она может быть одета в шёлк или оставлена голой. Её руки могут быть сохранены свободными или их могут плотно прижать к телу грубыми верёвками, фактически, раз уж она — рабыня, её могут беспощадно обмотать верёвками или приковать цепями, безжалостно распластав на каменном полу. Она может быть вызвана, к её радости, танцевать для друзей или знакомых её хозяина. Какими приличными будут движения её танца, если среди гостей будут присутствовать свободные женщины, и каким раскованным и рабским будет танец, если их там не окажется! Возможно, её владелец позволит ей большую свободу передвижений, разрешив свободно перемещаться по городу. Или он может ограничить её заперев в четырех стенах своего дома, заковав в кандалы, и, возможно, давая ей пробегать на цепи по двору. Он мог бы разрешить ей с комфортом и удовольствием сопровождать его на пикник, а мог заставить бежать, задыхаясь и плача, следуя на коротком поводке, со связанными за спиной руками, около стремени его кайилы. Она, надушенная и накрашенная, могла быть прикована на ночь к его рабскому кольцу, и могла быть забыта в грязной конуре. Её могли ласкать или бить плетью, оставить себе или продать. Она — рабыня.

Рабыни — это рабыни, и только рабыни.

И Эллен, стоявшая на коленях голой, закованной в наручники и скрытой под одеялом, осознавала себя таковой, и только таковой.

Она была рабыней. И её могли оставить здесь.

«Неужели они бросят меня? — испуганно подумала девушка. — Нет! Они должны взять меня с собой. Они должны, они обязаны!»

«Ты — бремя, — осадила она сама себя. — Ты — маленькая слабая рабыня, более пригодная для того чтобы извиваться и стонать на мехах, чем для многодневного похода плечом к плечу с мужчинами. Тебя оставят здесь или выбросят по дороге».

«Нет, нет, — чуть не закричала она под одеялом. — Я смогу не отставать от них. Я должна не отстать от них!»

Как же ей не хотелось быть оставленной здесь!

«Они не должны оставить меня!»

Впрочем, Эллен не думала, что мужчины бросят её.

К тому же, у них были фургоны, и мужчины могли бы позволить ей поехать в одном из них. Всё же Селий Арконий был готов заплатить за неё двадцать один серебряный тарск. Двадцать один!

«Не забывай об этом, — напомнила она себе. — Несмотря на всё его высокомерие и отговорки, я уверена, что Ты важна для него. Какой тарнстер выбросит за просто так двадцать один серебряный тарск? Возможно, я ему симпатична. Возможно даже, я его желанная рабыня. Что в этом такого невозможного? Вот и я думаю, что это вполне возможно. За меня на открытом аукционе давали двадцать серебряных тарсков. Для большинства гореан это значительная сумма. Безусловно, за кайилу дали бы больше, а за Тарна гораздо больше».

— Не пора ли выпускать тарнов? — поинтересовался Порт Каньо.

— Они не должны вылететь слишком рано, — ответил ему мужчина, судя по голосу тот самый рыжеволосый воин. — У косианцев не должно остаться времени на то, чтобы включить мозги и закрыть лагерь до того, как его оставят большинство людей. Мы должны воспользоваться их замешательством, и дать разбрестись людям из лагеря, чтобы тысячи мужчин рассеялись по сотне направлений.

— Но уже скоро, — сказал Фел Дорон, и Эллен услышала в его голосе напряжённые нотки.

— Да, скоро, — подтвердил темноволосый воин.

— Вот и хорошо, — сказал Селий Арконий, — думаю, что самое время немного отдохнуть.

Эллен услышала, что кто-то встал, и судя по протяжному довольному стону с удовольствием потянулся. У неё не возникло ни малейшего сомнения в том, что это был её владелец.

— Как Ты можешь думать об отдыхе? — возмутился мужчина.

— В такое время? — присоединился к нему другой.

— Хм, превосходная идея, — хмыкнул рыжеволосый по имени Боск.

— Поздняя ночь на дворе, так что нам действительно есть смысл сделать вид, что мы отдыхаем, — поддержал его Порт Каньо.

— А когда начнётся тревога, мы можем сыграть, будто бы проснулись в испуге, — подхватил идею Фел Дорон.

— Не знаю, как вы, а я точно не засну, — проворчал кто-то.

— Вот и замечательно, будешь присматривать за огнём, — предложил другой незнакомец.

— На ноги, — скомандовал Селий Арконий, и, по тону его голоса у Эллен, даже притом, что из-за одеяла она ничего не видела, не возникло сомнений, что обращался он к ней.

Это был голос того, кто не ожидал колебаний с согласием адресата, и не принял бы никаких колебаний, от слова вообще. Это был голос рабовладельца, обращающегося к своей рабыне. Реакция Эллен была мгновенной. Она поднялась на ноги настолько быстро, насколько позволили мешавшие ей одеяло и наручники. Впрочем, было очевидно, что её старание, не вызвало ни одобрения, ни даже интереса со стороны мужчин, считавших это само собой разумеющимся, по-видимому, они даже не обратили на это внимания. Такие действия попросту ожидались от той, кто была рабыней. Зато сама Эллен, скрытая одеялом, закусила губу, поражённая тем, как быстро и испуганно она повиновалась. И всё же, девушка вынуждена была признать, что если бы он отдал ту же самую команду снова, то, при тех же самых обстоятельствах, она среагирует точно так же, а возможно даже с большим проворством. Это было подобно тому, как если бы скомандовали дрессированной собаке. Эллен вдруг поняла, что её, как и других женщин, доставленных на Гор для ошейника, выдрессировали повиноваться, причём повиноваться отлично, немедленно и не раздумывая. Насколько отличалось это от того, к чему она привыкла на Земле! Эллен стояла замерев, по-прежнему полностью покрытая одеялом, более того, теперь его складки распрямились и края упали вниз до самых её лодыжек.