Джон Норман - Приз Гора

Эллен задрожала. Какой жути она избежала в тот раз, как ужасно было бы оказаться под плетью! Был ли конец, спрашивала она себя, у ненависти и мести Мира?

Как же мало он, оказывается, знал о ней!

Доставив Эллен на Гор, к её ошейнику, что он, несомненно, сделал ради своего удовлетворения, удовольствия, развлечения и мести, он поместил её, полностью и непоправимо в такую ситуацию, которая, как ему казалось, должна стать ужасом, унижением и горем для любой женщины. Особенно для такой как она. Он бросил её в ситуацию тотальной неволи, повиновения, страха, подчинения, беспомощности и служения, ситуацию, в которой женщину могли купить и продать, ситуацию, в которой она будет не больше, чем товаром, мясом для ошейника, уязвимым и бесправным, ситуацию, в которой её ждали конура и клетка, цепи и плети. Таким образом, в его намерения входило обеспечить ей жизнь непередаваемого ужаса и страданий, мольбы, оскорбления и позора, жизнь рабыни, что, как он предположил, было бы самым несчастным существованием для человеческой женщины, и особенно для такой как она.

«Но как плохо он, оказывается, понял меня тогда, и понимает до сих пор», — подумала Эллен.

Теперь она была уверена, что он не сам понимая того, неумышленно и, несомненно, совершенно против своего желания, привёл её не к страданию и уничтожению, но к счастью, которого она до настоящего времени не понимала, и даже не представляла, что оно может существовать, он привёл её к обилию и полноте жизни, о возможности которой она не могла даже мечтать, он привёл её к радикальной, фундаментальной, глубинной женственности, привёл её к удовольствию и радости, привёл её к свободе ошейника.

«О, да, — думала Эллен, — я познала ужас ошейника. Конечно, теперь я знаю, что это такое особенно ясно, поскольку рядом есть мужчины, которые хотят убить меня. Однако в данной ситуации, для меня мало что отличалось бы, будь я свободной женщиной. Более того, зачастую, если не всегда, рабыня оказывается в большей безопасности, по сравнению со свободной женщиной. Рабыня — домашнее животное, а следовательно, вряд ли будет убита. Она с большей вероятностью просто перейдёт к другому хозяину, как это могло бы произойти с кайилой или тарском. Не потому ли свободные женщины в захваченном врагом городе, зачастую сами срывают с себя одежды и выходят к завоевателям голыми, прося сохранять их рабынями? А разве другие не надевают на себя ошейники, пытаясь скрыться среди рабынь? Правда, в этом случае их хватают, раздевают и вяжут сами рабыни, чтобы представить их солдатам завоевателей, раскрыв их обман. А уж как те рабыни наслаждаются, получив право первыми пройтись плетью по спинам своих бывших хозяек! Безусловно, рабыня и её жизнь, принадлежат владельцу. Но разве может быть иначе? Обычный страх рабыни прост — она боится оказаться не в состоянии в том или ином аспекте доставить удовольствие господину, за что она может и должна ожидать наказания.

«Да жизнь рабыни не легка, а порой ужасна, — признала Эллен. — Какие могут быть в этом сомнения? Рабыня настолько беспомощна, настолько уязвима!»

Ей вспомнились инциденты в доме Мира, коих за время её обучения случалось множество, её порой почти истеричное отчаяние от невозможности удовлетворять требованиям её наставников, их нетерпение с ней, почтительное и долгое обслуживание по всем правилам одетых гостей, когда на ней самой кроме ошейника ничего не было, оскорбления Мира, слёзы и боль под его плетью, непринужденность, с которой она была использована и продана, нагретая на солнце полка Тарго, страх перед мужчинами и огромными тарнами, пыль каравана, жестокие петли тугих грубых верёвок, тяжесть цепей, укусы стрекала, удары плети и ещё очень много чего ещё. «Но я не обошлась бы без всего этого, — призналась Эллен самой себе. — Я не променяла бы свой ошейник на все богатства мира. Он мой! Иначе я просто не смогу быть счастливой. Разве такие вещи не подтверждают мне же самой и всем остальным, кто я такая? И разве это, даже в моём бедственном положении, не должно меня утешать?

«Но сколь многое зависит от господина, — подумала Эллен. — Стоит ли удивляться тому, что рабыни надеются на единственного владельца, того, кто будет обращать на них внимание, кто поговорит с ними, кто будет заботиться о них, кто будет добр к ним, того, кто будет тушить их рабские огни и доводить их беспомощного экстаза, но, прежде всего, того, кто будет хорошо направлять свою рабыню, держать в строгой, неумолимой, превосходной дисциплине, никогда не позволяя ей забыть, что она есть рабыня и только этим и может быть. И что же тут удивительного в том, что рабыни часто приходят к тому, что любят своих рабовладельцев, причём с такой страстью и преданностью, которую можно найти, только в рабыне».

Найдется ли такая рабыня, которая не ищет своего любимого владельца? А какой мужчина не ищет свою любимую рабыню? Однако чаще всего рабыня вынуждена стараться скрыть огонь своей любви, поскольку она всего лишь кейджера. Пусть господин не подозревает о её самонадеянности и дерзости, о том что она, столь недостойная, посмела полюбить свободного мужчину. Вполне достаточно того, что она должна быть не больше, чем его горячей, беспомощно покорной, восторженной игрушкой. И какой глупостью было бы с его стороны, со стороны свободного мужчины, любить простую рабыню! Уж не хочет ли она, чтобы её связали, отвели на рынок и продали? И тем не менее, несмотря ни на что, сколько мужчин, к разочарованию свободных женщин, приходят к тому, что любят своё прекрасное движимое имущество!

«И что? — спросила себя Эллен. — Какой тогда смысл во всех этих разговорах об оскорблении, позоре, деградации и прочих «прелестях рабства». Подозреваю, что такие мысли скорее переполняют мозги свободных женщин, чем беспокоят рабынь. Конечно, зачастую свободные женщины, по причине их зависти и ревности, прилагают все возможные усилия, чтобы отравить жизнь рабыне, позорить и оскорблять её, относиться к ней как к никчёмному, униженному объекту и так далее. Но мужчины предпочитают нас! Мы — женщины, которых они хотят. Мы — женщины, которых они покупают! Конечно, и мы можем чувствовать оскорбление, позор, унижение! Мы что, не женщины? Мы должны повиноваться немедленно и без сомнений. Нас можно использовать так, как мужчины пожелают. И иногда мужчины вынуждают нас испытать нашу собственную бесполезность, особенно если мы — женщины, отбитые у врага или забранные у презираемых варваров, годные только для рабского труда и удовольствий ошейника. Мужчины могут получать удовольствие, оскорбляя нас. Им ничего не стоит сделать так, что мы будем гореть от позора. Они могут проследить, чтобы нам хорошо напомнили, что мы — рабыни, что наш статус — это статус презренной шлюхи, что мы уязвимы, что мы беспомощны, что мы бесправны, что мы движимое имущество, что мы теперь не больше, чем домашние животные. Они хорошо умеют заставлять нас помнить о нашей никчёмности и деградации. Их руки учат нас и доминируют над нами. И вот что странно, мы можем найти правильность, уверенность и спокойствие в том, чтобы быть презираемыми, униженным, в исполнении непритязательных домашних работ, в мойке полов, полировке ботинок, в уборке комнаты, в стирке белья, и даже в том, чтобы ползти к господину с его сандалиями в зубах. И мы можем сами умолять о самых оскорбительных и позорных из верёвок или цепей. И для них ничего не стоит, довести нас до того состояния, в котором мы сами начнём просить, бесстыдно протягивая к ним наши тела, поднимая их вверх к нему, как самые уязвимые и униженные из рабынь всего лишь ради самого мимолетного прикосновения кончика его пальца. И иногда посреди нашей деградации, нашего позора, нашей пылкой мольбы, нашего желанного и необходимого унижения, с нами происходит такое, что навсегда останется вне кругозора свободной женщины. А откуда она может знать, что такое восторг рабыни, над которой доминируют. Лично я думаю, что в целом, рабыни редко чувствуют себя оскорбленными, пристыженными или униженными. А почему они должны делать это? Что за абсурд! Они красивы, они желанны, их ценят. Они — прекрасный и драгоценный элемент гореанской цивилизации. Ну разве они не особенные? Неужели, если бы они не были такими, мужчины стали бы предлагать за них цену и торговаться за них с таким рвением?