Диана Ибрагимова - Зенит затмения [litres]

«Сдерживайте волны вокруг судна!»

Этим занялась другая четверка. Корабль постепенно оказался в коридоре, о прозрачные стены которого разбивалась буря. Ополоумевшие матросы застыли, и капитан перестал отдавать приказы. Гребные колеса продолжали взбивать воду, но их скорости было недостаточно, чтобы вырваться из бури.

«Помогите людям за бортом подобраться ближе к судну! – велел Астре. – Вытолкните их на поверхность и подгоните волной!»

Часть вед, среди которых оказалась и Олья, отправились к несчастным, барахтавшимся в объятиях моря.

Астре потянулся к единственному человеку, который мог услышать даже его дух, и почти врезался в него.

«Доставайте людей из воды! Ставьте все паруса! Живо!»

Провидец понял калеку и принял командование на себя. Но пока одевали мачты и вытаскивали тонущих, души вед рассеивались в пространстве.

Астре понял, что не соберет их, если не уйдет дальше от тела. А отдалившись, потеряет последнюю руку. Эта мысль была не из тех, что пугают, замедляя решение. Она просто мелькнула, как дождевая капля, и утонула в море, а калека разошелся большим кругом, собирая сознания и становясь для них барьером, каким некогда стал для него Ри. Самых сильных Астре оставил для последнего приказа: «Станьте ветром».

И вместе с ними растворился в самодельном пассате. С востока ударили струи воздуха. Судно на полном ходу заскользило по водному коридору среди вспышек молний. Гребные колеса работали как заведенные, труба источала дым такой густоты, что казалось, тучи над кораблем состоят из него. На невиданной для парохода скорости «Мурасаки» ножом по маслу прошел сквозь бурю и вырвался в туннель, за которым толчея облаков превратилась в голубое небо.

На мокрой, залитой палубе кашляли и отплевывались недавние утопленники. Шторм остался позади, но стоил Астре последней здоровой конечности. И все же он не спешил возвращаться в тело, а отправился проверить, все ли живы. И, коснувшись очередного тела, распластанного на скользких досках, не почувствовал в нем биения сердца. Этот человек захлебнулся, и его сознание готовилось покинуть бренную оболочку.

Нико не дышал.

Остроух тряс его, бил о колено, чтобы заставить воду выйти, но бесполезно.

Забыв о себе, Астре стал будить душу принца, но Нико не слушался. Он не хотел возвращаться.

«Давай же! – взмолился калека. – Давай, Нико! Очнись!»

«Кто ты?» – отозвался принц.

От него исходило легкое недоумение. Он уже не понимал, что происходит.

«Астре! – мысленно завопил калека. – Я Астре! Ты помнишь меня? Я приказываю тебе выплюнуть воду и задышать сейчас же! Я приказываю тебе!»

Это подействовало. Нико судорожно закашлял, скорчился и застонал.

Астре медленно пришел в себя. По лбу стекала кровь, и соленая вода разъедала рану. Видно, ударился головой. Он лежал на животе, дрожа от холода, и не мог сесть. Правая рука больше не двигалась, но страшным было не это. Страшным было другое.

В тот миг, когда Нико узнал Астре, в его мыслях промелькнули все связанные с ним образы. Калека увидел свой портрет на стенах Рахмы и услышал голос красивой девушки:

«В начале года он преподнес императору новый вид оружия, которое позволяет убивать на расстоянии крошечным кусочком металла…

…Уже удалось найти и расстрелять больше сотни порченых…

…Мне кажется, он и на это бы не решился, но тот случай возле ущелья… Вы слышали? Говорят, безногий мальчик-прималь его завалил!»

«Ну что, Астре, – сказала Цель голосом Иремила. – На каком мешке сломаешься?»

Калека закрыл глаза и прошептал дрожащими губами:

– Ни на каком…

Я пишу, сидя на краю скалы и купаясь в порывах влажного ветра. Камень подо мной сплошь белый и местами прозрачный, как дорогая соль. Прежде я думал, будто самые кипенные скалы на Валааре, однако в Мелы они гораздо белее и выше. Наверху совершенно никакой растительности, поэтому сидеть жестко, а подстилку я с собой не взял, ибо с ней было бы тяжело забраться. Я уже немолод, чтобы сайгаком скакать по горам, но все еще достаточно во мне натуры истинного романтика, дабы выбирать для записей места с красивыми видами.

Отсюда мне видна большая полоса камней, выступающая над водой во время отлива, птичьи гнезда в ветках колючего кустарника, чудом проросшего на отвесных стенах. Где-то там, вдалеке, за Серебряным проливом начинаются черно-красные пески пустыни Ютын, и я даже вижу невообразимо далеко голубоватую полоску берега толщиной с волосок. Небо совершенно ясное, прямо-таки кристальное, будто сегодня банный день и его кто-то вымыл, надраил и навощил, как доски в домах чаинских вельмож. Здесь холодно и сыро после дождя, но душой я сейчас в другом месте. Я снова в Судмире, на северо-востоке отсюда, в душном дне разговора с Каримой, слушаю биение фасолин о стенки жестяной чашки.

Я так много узнал о порченых с Целью совести за последние годы, что в очередной раз убеждаюсь: Кариму убило мое невежество. Если бы только я объяснил ей, что сила ее мыслей действует почти так же, как словесные приказы, и материализует все то, что Карима думает о себе…

Она считала себя помехой моему путешествию и ушла, чтобы я освободился. Она зачахла на моих глазах. Растаяла. Усохла, как цветок, потерявший влагу. Эта сильная девушка, одна из единиц калек, доживших до семнадцати, погибла из-за такого болвана, как я.

С тех пор я внимательно изучал безногих и пришел к выводу, что большинство из них умирают в возрасте двенадцати-тринадцати лет. В это время калеки начинают искать свою роль в мире и чаще всего не находят. Вот почему смерть настигает их так рано. Тех же, кому довелось миновать этот сложный этап, ждет еще одно скрытое испытание. До шестнадцати лет они должны жить и пользоваться даром так, чтобы не навредить другим людям. По крайней мере, серьезно. Если им это удается, Цель снимает ограничение, и начиная с шестнадцати лет такие калеки могут управлять кем угодно, независимо от возраста. Если же безногий в чем-то крупно провинился и показал себя неспособным контролировать дар в достаточной степени, ограничение остается с ним навсегда.

Я узнал о подобных Кариме почти все, и только один вопрос до сих пор оставался неразгаданным, ибо мне не хотелось знать ответ на него. Он закончил бы наш с Каримой спор в тот самый день, когда она чистила фасоль, а мне все эти годы было приятно держаться за воспоминание о нем и раз за разом обдумывать, какой могла бы оказаться правда. Сегодня я с этим покончил. Я спросил моего друга:

– Если у калек есть дар управлять, значит ли это, что они должны править? Значит ли это, что они рождены изменить людей, будучи императорами, шанами, властиями, королями и любыми другими монархами? Быть может, они давно заняли бы эти места, но просто не могут вырасти, чтобы достаточно открыть свой дар?