Джон Норман - Свидетельница Гора

Тело рабыни снова затряслось, и это была лихорадка переполнявших её эмоций.

— Смотри-ка, — презрительно скривился Генри. — Как быстро она учится! Никаких сомнений, она умна! О-о да-а, она очень умна, вот только теперь для её ума будет другой объект приложения, уже не поиск богатства и власти, а задача доставить удовольствие хозяину! Её только успели заклеймить и надеть ошейник, как она уже надеется поколебать меня своими жалкими потугами, жалобной мольбой и рабской дрожью, но её хитрости ничем ей не помогут!

Я ясно видела, что рабыня отчаянно хочет поднять голову, но не осмеливается это сделать. Как хорошо, что я пошла на уступку, в ответ на оттаянные просьбы Леди Констанции, и успела передать ей некоторые зачатки тех знаний, которые преподают рабыням в домах работорговцев. И как замечательно оказалось то, что она сама страстно желала научиться всему этому, лишь бы суметь понравиться некому гостю Трева. И она оказалась способной ученицей. Конечно, я показала ей далеко всё, что знала, а только несколько приёмов. В конце концов, тогда она ещё была свободной женщиной. Но я попыталась сделать особый упор на психологических моментах этих вопросов, из которых, в некотором смысле, вытекает всё остальное. «Важно ваше внутреннее состояние, — говорила я своей подопечной, — ваш ум, ваши эмоции и желания». «В неволе расцветает, прежде всего, ваше сердце и ваша любовь» — объясняла я ей. Я рассказывала девушке о природе и её непреложных законах, о здоровье, о доминировании и подчинении. Я обращала её внимание на множество способов и методов демонстрации уважения на поведенческом уровне, среди которых и такие простые, как стоять на коленях и склонять голову. «Будьте покорны и женственны», — учила я девушку. «То есть быть рабыней», — уточняла Леди Констанция. «Да, — соглашалась я, — будьте рабыней». Другим вопросом, которому я уделяла внимание, было умение слушать. Прежде всего, это было связано с тем, что она была свободной женщиной. Будь она рабыней, и мне не требовалось бы заострять на этом внимание. Рабыня уже в ошейнике, так что за невнимательность её ждёт плеть. Кроме того, для неё чрезвычайно важно слушать господина, ведь он — её хозяин. «Не только мы хотим быть услышанными, — улыбаясь, говорила я девушке, — но и мужчины тоже, и даже в большей степени». И хотя я не рассказывала ей этого, но, обычно, вне вопросов простого благоразумия, рабыня сама хочет слушать. Большинство невольниц рано или поздно могут стать любящими рабынями, а для любящей рабыни это ни с чем не сравнимое счастье — разговор с господином. В конце концов, кто может быть для неё важнее, чем её владелец? Мы хотим, чтобы Господин был добр к нам и любил нас, но при этом не переставал держать нас под строгой и безупречной дисциплиной, даже под угрозой плети. Просто мы сами хотим быть уверенными, что нет никакой ошибки в том, что мы — рабыни, полностью и бескомпромиссно, мы не хотим иметь каких-либо сомнений в том, кому мы принадлежим. И именно ради этого мы живём. И именно поэтому мы с таким волнением и вниманием, удовольствием и любовью, слушаем своего владельца. И, конечно, раз уж мы — всего лишь рабыни, по сути, домашние животные, мы просто благодарны им за то, что они разговаривают с нами. Кроме того, зачастую рабыне не остаётся ничего другого, кроме как слушать, поскольку ей редко разрешают говорить, если она предварительно не спросила разрешения на это, а ведь его дают далеко не всегда. Будучи объектом такого запрета, мы — ещё больше узнаём о подлинности и суровости нашей неволи. Немногое может дать нам понять, что мы — рабыни, что мы — животные и товар, лучше, чем то, что мы не можем говорить без разрешения.

— А может, Ты думаешь, что меня можно смутить жалобным взглядом? — поинтересовался мужчина.

Констанция снова издала череду тихих хныкающих звуков, явно прося о снисхождении.

— Ты хотела бы посмотреть на меня? — уточнил он.

Девушка простонала один раз, печально и безнадёжно.

— Мы должны оставить город до заката, — сообщил ей Генри.

Она снова умоляюще захныкала.

— Подозреваю, что тебе любопытно увидеть, кому Ты принадлежишь, — усмехнулся молодой человек.

Конечно, Констанция издала одиночное мычание.

— Полагаю, что всё равно, рано или поздно, тебе придётся разрешить посмотреть на моё лицо, — заметил её хозяин.

Рабыня снова издала одно тихое хныканье.

— Ты просишь разрешения поднять голову? — спросил Генри.

Одно радостное мычание.

— Не разрешено, — сообщил он.

Горестный стон стоящей на коленях девушки.

— Только по моему желанию и по моей команде, Ты сможешь поднять свою голову, — объяснил мужчина, и тут же приказал: — Подними голову!

Констанция едва услышав команду, тут же подняла голову, дикими глазами уставившись на него.

— Что за каторга меня ожидает! — воскликнул молодой человек. — Твои глаза! Они так похожи на её. Теперь они будут постоянно напоминать мне о ней!

Уже в следующий момент девушка зарыдала и без всякого разрешения бросилась на живот перед ним, снова и снова прижимаясь своим заткнутым и завязанным ртом к сандалиям мужчины.

— Кажется, шлюха поняла, в какой опасности она оказалась, — проворчал тот, глядя с высоты своего роста на изображающую поцелуи Констанцию. — Значит, у той, кто был гордой Леди Констанцией уже, имеется некоторое понимание её нового положения.

Рыдания сотрясали фигуру распростёртую у его ног, но я думаю, что это были рыданиям радости. Хотя, конечно, Генри этого знать не мог, и просто сердито отпихнул её от себя ногой.

— Ужас! — вздохнул он. — У неё такие же глаза, как у моей любимой рабыни!

Констанция замерла, лёжа на боку, и не отрывая от него, своих умоляющих глаз. Платье, которое ей оставили, немного задралось, и теперь открывало её ноги выше коленей. Как я и предположила, под платьем на ней ничего не было.

— Ага, вижу, что Ты можешь возбудить желание мужчины, Констанция, — угрожающе прорычал молодой человек, и в голосе его снова заклокотала ярость.

Он присел около неё, схватил и, рывком поставив на колени, пристально посмотрел в её глаза.

— Да, совсем такие же, — проговорил Генри. — Не удивлюсь, если твои волосы окажутся столь же тёмными, как у неё.

Последнюю фразу он сказал совсем тихо. Его голос почти сорвался.

— Быть может, — пожал мужчина плечами, — твои глаза, твои волосы, если они тёмные, по настоящему тёмные, как у неё, напомнят мне о моей любви, дав тебе, ненавистной шлюхе, мягкое отношение, которое Ты не смогла бы получить никакими другими средствами. Возможно, время от времени я начну кормить тебя кусочками со своего стола. А может наоборот, временами буду браться за плеть, и наказывать за то, что Ты напоминаешь мне о ней.