Джон Норман - Свидетельница Гора

Многие хотели бы, чтобы это было не так, и они даже изо всех сил пытаются делать вид, что это не так, но это так, к добру это или к худу, не мне судить, но это так.

Правде не важно, верят в неё или нет. Точно так же, каменные стены или утёсы не заботит, замечают их или нет. Так что давайте предоставим человеку право поступать так, как он считает нужным. А правда, она как каменная стена или утес, не является врагом, но так же, как и они — реальна.

А теперь, я думаю, что есть смысл прояснить один момент, особенно учитывая тот факт, что без этого более ранний фрагмент может быть неверно истолкован. Я имею в виду то несколько пугающее условие, по сути являющееся типичным для данной формы отношений, и тем не менее, прекрасное, тёплое, красивое и доброе ощущение «чувства безопасности в цепях». И оно не является чем-то неизвестным для тысяч любящих рабынь. В типичной неволе о них заботятся, кормят, защищают, лелеют и зачастую любят. И конечно, не забудем о том, что их, по меньшей мере, желают и даже жаждут. Интересно, многие ли жёны могут похвастать тем, что их жаждут? Жён уважают, рабынь жаждут. Жёны свободны, и их следует рассматривать с достоинством и осмотрительностью, а рабыни принадлежат, и являются подходящими объектами, которые могут быть будут использованы для удовольствия. Жена соглашается, если она чувствует, что она к этому расположена и ей это понравится, а рабыня повинуется. Жена может скупо выдавать свою благосклонность тщательно отмеренными дозами, как лекарство, порой с прицелом на то, чтобы унижать и мучить, и через это управлять нервным, расстроенным, смущенным, управляемым, внушаемым, по-детски искренним пациентом, а рабыня просто встаёт на колени и надеется, что ей будут довольны. Сильный, здоровый мужчина агрессивен и похотлив по определению, и что он сделает, когда, наконец, поймёт то, как к нему относились на самом деле, в чём ему отказывали, как его обманывали, как держали на голодном пайке, как стыдили непонятно чем? Он ведь может с рычаньем распрямить свою спину. И пусть тогда жена, к своему ужасу, обнаружит, что она находится в присутствии мужчины. Так пусть он выбьет пьедестал из-под её ног, и подойдёт к ней с ошейником. Или пусть повернётся спиной к её инертной, раздражительной добропорядочности и ищет что-то тысячекратно более желанное, то, в чём он нуждается и чего хочет — рабыню. А рабыня не осудит жажды владельца, наоборот, она попытается удовлетворить её, ибо в этом она находит свою собственную женственность. Но она не хочет слабого мужчину, ей нужен сильный и цельный, тот, кто подходит ей, кто заставит её служить. Как абсурдно неловко, как бесполезно и болезненно в психологическом плане, и как нелепо в плане интеллектуальном выказать свою истинную природу, здоровье, силу и желание оскорбленной, высокомерной свободной женщине, или потратить впустую всё это на её инертное бесчувственное тело. Лучше выкинуть из головы такую чушь. Да и как такое вообще кому-то могло прийти в голову? Пусть лучше он найдёт себе рабыню! Рабыня — это именно тот объект, который способен удовлетворить жажду мужчины, на который ему уместно выплеснуть своё желание. В действительности, ей стоить побыстрее понять, что это — одна из тех вещей, для которых она нужна. Также она вскоре узнает, что мужчина, когда он получает от женщины то, что хочет, полностью, с совершенством, в рамках его доминирования — приятное, доброжелательное, счастливое и изумительное существо. Её это пугает, но одновременно, эти отношения доставляют ей удовольствие. И, конечно, это именно она является той, кто подчиняется его правилам, отвечает на его желания, и лишена любого иного выбора. Разумеется, она сама хочет понравиться ему, но также она знает и то, что она — рабыня и просто обязана сделать это, как и то, что даже за незначительный проступок или слабость она может оказаться под плетью. В конце концов, она находит подчинение мужскому доминированию волнующим и возбуждающим. Если только её господин не проявит с ней слабости. Есть понятные стандарты, границы и требования. И ей стоит быть осторожной и держаться в их пределах, которые обычно ясно даются понять, вместе с характером тех наказаний, которые будут на неё наложены за малейшее их нарушение. Её хозяин долеж быть доволен своей рабыней, и тогда она сама будет счастлива. Это одно из самых глубоких, самых глубинных отношений, в которых женщина и мужчина могут состоять, отношения рабыни и её господина. Конечно, в идеале, отношения влюблённой рабыни и любящего господина. И тогда, что же удивительного в том, что мы иногда целуем кончики пальцев и прижимаем их к своим ошейникам, что мы робко поднимаем и целуем браслеты кандалов, которые соединяют наши запястья так беспомощно, и так близко одно к другому? И разве нас не восхищают неснимаемые кандалы на аккуратных лодыжках, держащие их в такой близости друг от друга, сковывая наши движения? Их надел на нас хозяин ради своего удовольствии. На глазах повязка? Запрещено говорить? Заткнут рот? Запястья связаны за спиной? Приказано стоять нагой перед ним на коленях? Мы — его! Пусть те, кто может понять это, поймут и то, как получается, что рабыня может любить свою неволю, что она может лежать удовлетворённо и счастливо в ногах постели мужчины, прикованной цепью к его рабскому кольцу, и то, что она никогда не променяла бы это на скудную пустоту и скуку свободы. Готова предположить, что многие сочтут это непостижимым. Тогда мне нечего им предложить, кроме как продолжать оставаться в своём невежестве. Но, в конце концов, здесь у женщины есть место, положение, статус. Теперь она рабыня. Теперь, она, наконец «принадлежит», причём в самом глубоком смысле принадлежности, принадлежности кому-то. Теперь она «принадлежит» в самом глубоком смысле того, что значит быть принадлежащей. И она понимает, сияя теплом, переполняющим её, освещающим её ум и зажигающей огонь в её животе, что отныне она — товар, собственность, рабыня своего господина. Мужчины нашли ее интересной и привлекательной для этого, они настолько хотели её, настолько жаждали, что приняли решение поработить её, надеть на неё свой ошейник, сделать её своей, они, в своей властности и доминировании сочли целесообразным, владеть ей и использовать для служения и удовольствия.

Хм, интересно, отчего я проснулась?

Лампы в апартаментах хозяина подземелий, служившего теперь чужакам в качестве штаба, еле светились, но их света было достаточно, чтобы рассмотреть, что фигуры в чёрных туниках лежали. Я слышала размеренное дыхание спящих мужчин. Думаю, что бодрствовали только мы с Гито. Он сидел, прижавшись спиной к стене, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Правда, я не смогла увидеть часовых, которые должны были дежурить у двери.