Джон Норман - Свидетельница Гора

Вернувшись к решётке, я снова принялась рассматривать местность снаружи.

Я по-прежнему не знала, можно ли мне пользоваться руками во время еды. Эти сведения не были включены в мой «инструктаж», который мне устроили на следующее утро после первой ночи проведённой в этой камере. Фактически тот инструктаж состоял только в оглашении списка общих правил нахождения в этой горной тюрьме. На второй день, лежа ничком на полу с широко расставленными руками и ногами, головой к дальней стене камеры, я спросила разрешения говорить. Было очень много чего, что мне хотелось бы знать, и не только такие мелочи, как могу ли я использовать руки для еды, но то, где я оказалась и не только это.

— Я могу говорить? — поинтересовалась я.

— Нет, — отрезала женщина.

Так что я обязана была соблюдать тишину. Сказанное мне «Нет», было однозначным. Та, которая говорила в тот момент, насколько я понимала, действительно имела надо мной серьезную власть. Я обязана была повиноваться ей точно так же, как если бы она была мужчиной. За её спиной, как нетрудно догадаться, стояла власть мужчин.

Как Вы уже, несомненно, к настоящему времени догадались, от таких женщин, как я, обычно ожидается, что они будут спрашивать разрешение прежде, чем заговорить, и, как нетрудно догадаться, никто не гарантирует, что такое разрешение обязательно будет получено. А раз оно не получено, то, конечно, следует помалкивать.

Такое простое решение, конечно, очень удобно для владельца, и, кроме того, является одним их множества способов, которые столь ясно помогают нам держать в памяти наш статус.

С того момента, как я очнулась в этой камере миновало уже пять дней.

За прошедшее время я неоднократно видела, как то одна, то сразу несколько гигантских птиц, прилетали, или улетали из долины, раскинувшейся между той горой, в которой была вырублена моя камера и горами вдалеке. Порой птицы проносились на огромной скорости, направляясь влево, а иногда гиганты били по воздуху с неторопливой ленцой. Несколько раз долину покидали целые отряды. Дважды услышав бой барабанов, и подбежав к решётке, я видела, как мимо моей камеры пролетал строй из двух десятков таких крылатых монстров, бивших крыльями в такт ритму отбиваемому барабанщиком. А один раз, крупное формирование, состоявшее, возможно, не меньше чем из двухсот таких птиц, устроило в небе настоящие манёвры. Иногда всадники бросали своих птиц в резкие головокружительные развороты, плавные подъёмы и крутые пике, иногда отдельные птицы врывались в меньшие группы, чтобы затем присоединиться к их строю. В полёте всадники обменивались пронзительным свистом. А в конце этого захватывающего дух представления, все птицы выстроились в ровные колонны и под величественный, почти церемониальный рёв труб направились к местам базирования. Это было похоже на парад устроенный в небе. Иногда я видела, что под улетающими и прилетающими птицами висели корзины, когда открытые, а когда закрытые. Я была уверена, что меня сюда доставили именно таким способом. И, конечно, я не могла не задаться вопросом, не были ли грузом тех контейнеров другие, такие же, как и я. Как-то раз я наблюдала и более печальную картину. Десяток птиц возвратились в раздробленном строю. Было заметно, что некоторые из них летели с трудом, прикладывая неимоверные усилия, чтобы удержаться в воздухе. Кое-кто из всадников практически лежали в своих сёдлах. На других были заметны бинты, мужчины явно были тяжело изранены. Но некоторые были привязаны, чтобы держаться в седле вертикально, по-видимому, из гордости не желая склониться перед усталостью и ранами. Часть птиц несла по два всадника. У некоторых мужчин недоставало оружия и щитов, многие были без шлемов. Я разглядела их длинные развевающиеся на ветру волосы.

Чем это была за местность, спрашивала я себя. Каков род занятий людей населявших её? Могло ли быть так, что жители этой горной долины, скрытой от меня карнизом занимались сельским хозяйством. Может быть, там раскинулись пастбища, на которых пасутся стада? Возможно, там разводили животных, которых пасли в долине, или даже на склонах среди гор, на высоких удалённых лугах, которые отведены под летние выпаса. Однако то, что я смогла разглядеть из камеры, заставляло предположить, что экономика этой местности выходит за рамки того, что могло бы быть приписано к пасторальной простоте пастухов и сельскому быту фермеров. Не раз я наблюдала как чаще парами и тройками, но иногда и целыми десятками, возвращались всадники, позади сёдел, которых были привязаны раздутые вьюки и мешки, а прямо с лук сёдел демонстративно свисали связки золотых сосудов и канделябров, поблёскивавших в лучах солнца. Иногда они возвращались с товарами иного вида, живыми, соблазнительными, фигуристыми и раздетыми. Эти товары были привязаны к кольцам, что имелись по бокам их сёдел, руки с одной стороны, а ноги с другой, на животе или не спине. Признаться, меня чрезвычайно взволновал вид этих пленниц. Было интересно, сколько из них останется здесь, а скольких продадут, несомненно, как и золото с серебром, на различных рынках. А ещё меня мучило любопытство, сколь многие из этих пленниц были такими женщинами, как я, а сколько из них ещё недавно, возможно, всего несколько дней назад, носили тяжёлые, сложные, великолепные украшенные одежды и вуали свободных женщин этого мира. Я не сомневалась, что последние очень скоро оказавшись в таких же туниках, как на мне, заклеймённые и стоящие на коленях под плетью, поймут насколько резкое изменение произошло в их жизни. Раздетые донага они не смогут создать особых трудностей мужчинам в оценке своих качеств. Даже интересно, как прежние свободные женщины будут чувствовать себя, оказавшись в обществе таких как я. Возможно, некоторые из них могут быть оскорблены, узнав, что их объективная ценность теперь оказалась меньше той, что присвоена некоторым из тех женщин, которых они ещё недавно так презирали, и среди которых они теперь стали всего лишь ещё одним лотом. А кое-кому, скорее всего, предстоит пережить настоящее потрясение, узнав, что они теперь фактически обладали объективной ценой, причём оценивают их на тех же самых условиях, и в тех же самых размерностях, что и тех, на кого они прежде смотрели с таким презрением. Однако я не думала, что они будут возражать, узнав, что у них теперь есть цена. В конце концов, все они были женщинами. Я даже закусила губу, так мне хотелось сравниться с ними. Нас всех могли бы построить вдоль стены и оценить. Дело в том, что в моём прежнем мире я, если можно так выразиться, считалась бесценной, таким образом, фактически ничего не стоила, поскольку цены у меня не было. Но в этом мире, всё было по-другому, я знала, что у меня есть ценность, практическая цена, основанная на том, сколько мужчины готовы заплатить за меня. Эта цена, насколько я понимала, вероятно, будет колебаться и зависеть от состояния рынка.