Джон Норман - Свидетельница Гора

Надзиратель выразительно посмотрел на меня, давая понять, что пора продолжать движение. Я подскочила и поспешила дальше вверх по карнизу.

Похоже, ко мне шутка не имела никакого отношения. Я случайно оказалась впутанной в отношения двух мужчин.

Одно было хорошо, после проделки того шутника мне было позволено идти медленнее. Подозреваю, мой тюремщик в тот момент просто планировал некую месть своему знакомому. Он даже довольно хихикнул, возможно, в ходе своих размышлений, найдя подходящее решение. Казалось, на какое-то время он почти забыл обо мне. Как бы то ни было, я была благодарна за такую отсрочку.

К сожалению, всё хорошее быстро кончается, и вскоре я услышала его раздражённое ворчание, словно он напоминал самому себе о своей задаче, которая, насколько я понимала, имела отношение к доставке кейджеры. Снова за моей спиной выстрелила плеть, заставляя меня подниматься быстрее. Похоже, звук плети, подстегнул и его шестилапого спутника, опять начавшего прихватывать зубами мои пятки. Мне казалось, что я не смогу даже попытаться развить большую скорость! Хотелось кричать, протестовать, умолять о хотя бы небольшой снисходительности, но мне не давал этого сделать кляп.

Возможно, это и было назначением кляпа, подумала я, своеобразным проявлением доброты, лишавшим меня способности протестовать или умолять, а значит и не дававшим повода ударить плетью не по воздуху, а по мне, за то, что я посмела это сделать.

Что за нравы были у мужчин в этом месте? Была ли у меня хоть какая-нибудь надежда на снисхождение? Могли ли они быть настолько владельцами?

Конечно, любая невольница понимает, что удалить кляп без разрешения нельзя. Это будет слишком серьезным нарушением.

— Кейджера! — громко крикнул один из мужчин в камере, мимо которой мы как раз проходили, по-видимому, чтобы сообщить о моём приближении тем, кто сидел в камерах дальше по карнизу.

— Кейджера! — услышала его повторный восклицание уже позади себя, а затем этот крик, донёсся спереди, снова и снова, переданный по цепочке и повторенный много раз.

Теперь все мужчины в камерах, мимо которых я проходила, стояли у решёток, провожая меня глазами. Однако, к моему облегчению, даже прижимаясь к прутьям, никто их них не высунул руки наружу и не попытался схватить меня. Подозреваю, что они опасались, что их могло оторвать животное, сопровождавшее надзирателя. Помнится, в загонах мы кейджеры, стоя на коленях или корточках, иногда просовывали руки между прутьев решёток наших конур, пытаясь дотронуться до охранника, и тем самым привлечь к себе его внимание. Признаться, для меня стало весьма тревожным и пугающим опытом, оказаться в обратной ситуации, когда уже я шла вдоль решёток и существовала вероятность того, что можно оказаться в пределах досягаемости внушающих страх и по-настоящему опасных обитателей камер. Не очень-то приятно было чувствовать себя чем-то вроде куска мяса, висящего перед оголодавшими мужчинами, до которого они лишь чуть-чуть не могут дотянуться!

— Дай её нам! — крикнул один из пленников, но плеть хлопнула снова, и я прибавила шагу.

Наконец, камеры остались позади! Я продолжала подниматься вверх по карнизу, и теперь было совершенно ясно, что он ведёт к цитадели.

Справа стена утёса, слева обрыв, а позади — зверь, приводивший меня в ужас, и властный мужчина с плетью в руке, которая то и дела подобно выстрелу разрывала воздух за моей спиной. Меня пасли как домашнее животное!

Подошвы моих ног горели. Я с трудом втягивала в себя воздух. Каждое движение отдавалось острой болью. Снова и снова я чувствовала зубы, хватающие меня за пятки.

Я даже не была из этого мира! Как они смеют так обращаться со мной? Какое они имеют право так поступать со мной! Меня похитили из моего мира! Я не просила, чтобы меня приносили сюда!

Но затем, я вспомнила, что теперь была кейджерой, и что со мной можно было сделать всё что угодно.

Всё-таки я упала. Отчаянно, собрав последние силы, я вскарабкалась на ноги.

— Быстрее, кейджера, — грозно рявкнул мужчина за моей спиной, сдерживая зарычавшего зверя.

И я снова вынуждена была торопливо переставлять ноги. Меня душили рыдания. Здесь не было никакого достоинства. Меня пасли, как животное! Меня, как свинью, гнали вверх по склону, и я даже не знала, куда и зачем!

Наконец, с трудом переводя дыхание и пытаясь удержать кляп во рту, я упала на колени перед каменной стеной, в которую упёрся карниз. Дальше была только скала, поднимавшаяся вверх, возможно футов на сто, и переходящая в стены цитадели. Идти дальше я не могла. Просто некуда было идти, если только не назад по карнизу. Я бросила отчаянный взгляд назад, на надзирателя и его животное, смотревшее на меня с нескрываемой злобой. Неужели оно не понимает, что дальше дороги нет? Мужчина меж тем вытащил из своего кошелька, висевшего на поясе, свисток, и выдул из него ряд пронзительных звуков. Ответ на его сигнал прилетел сверху. Это очень напоминало обмен паролем и отзывом. Позже я узнала, что эти звуки, или их комбинации, означали буквы алфавита. Таким образом, сигналы, как пароль, так и отзыв, были не просто набором беспорядочных звуков, а словами или фразами. Эти фразы менялись ежедневно, а иногда и чаще.

Животному, слух которого, несомненно, был острее человеческого, эти звуки удовольствия явно не доставили. Зверь зло рыкнул и закрутился на месте.

Сверху послышался скребущий звук, и я увидела, как высоко вверху из стены выдвинулась деревянная платформа, в которой посередине имелось прямоугольное отверстие. Из этого отверстия появилась веревка, на конце которой было что-то закреплено. Покачиваясь на ветру, она начала быстро спускаться вниз, возможно, разматываемая с барабана лебёдки. Вскоре верёвка была уже в пределах досягаемости надзирателя. На конце было что-то наподобие стремени, а чуть выше — холщовый мешок. Мужчина махнул рукой, указывая, что я должна приблизиться к нему. Опасливо, не ожидая ничего хорошего, я подошла к нему. Надзиратель раскрыл мешок и, скатав края, разложил его на поверхности карниза. Дно, как оказалось, не было сплошным, а имело два отверстия. Следующим жестом он недвусмысленно дал мне понять, что я должна поставить ноги в эти отверстия. Стоило мне войти в мешок, как мужчина потянул материю вверх, пока она плотно не прижалась ко мне снизу. Затем он раскатал края, натянув мешок на меня, при этом мои руки оказались внутри. Когда надзиратель затянул рамень, закрепив его пряжкой, то я, хотя мои ноги торчали из отверстий, оказалась полностью беспомощной. Мой испуганный взгляд метался то на тюремщика, то на его шестилапого спутника, то вверх на платформу, видневшуюся далеко в вышине. Я пыталась дать понять, что хотела говорить. Но мужчина только поправил свернутую тунику в моём рту, засунув её глубже. Намёк на то, что говорить мне не позволено, был ясен без слов. Всё что я могла, это только жалобно посмотреть на него поверх кляпа. Но он не обращал на мои умоляющие взгляды никакого внимания. Отступив от меня, надзиратель, занялся своим животным. Он отстегнул поводок от ошейника и прикрепил его к своему поясу. Затем мужчина вернулся ко мне, и дважды потянул за верёвку, которая сразу, изрядно напугав меня, начала подниматься. Я дико замотала головой и захныкала. Конечно, я не смела выпустить кляп изо рта. Теперь мои руки были внутри мешка, так что никакого способа вернуть его на место, или даже поймать у меня не было. Я боялась даже думать о том, что могут сделать со мной за то, что я позволю ему упасть, или хотя бы попытаюсь вытолкнуть. К тому же, это была единственная моя одежда в этом месте, что делало её для меня непередаваемо драгоценной, уже не говоря о том, что мне не хотелось быть наказанной. Кроме того, не стоит забывать, что те с кем я имела дело, не были земными мужчинами. Если бы я потеряла одежду, то трудно было сказать, когда мне предоставят другую, да и предоставят ли вообще.