Вик Джеймс - Огненный город [litres]

Аби была ошеломлена. Джон рисовал картину наилучшего развития ситуации. И он не давал ложных обещаний о немедленном освобождении Люка. Он рассуждал логично и честно.

Аби посмотрела на Мидсаммер, она искала у Равной одобрения и поддержки. Наследница молча пожала плечами, но улыбнулась.

И действительно, ведь она уже дала Файерсу информацию о лорде Риксе. Теоретически, процесс запущен, и она уже не в силах его остановить.

– Мне кажется, вырисовался план, – ответила Аби.

Из другого конца дивана послышалось громкое шуршание – Рени скомкала пустую пачку из-под печенья.

– Знаешь, – сказала Рени, – чтобы строить планы дальше, требуется еще печенье.

«Это реально существует, или мне только кажется», – думал Сильюн, следуя по коридору и на ходу проводя пальцами по облицовочным панелям из темного дерева.

Если быть более точным, Сильюн хотел понять, касается ли он кирпичей Орпен-Моута, который они с тетей Терпи за несколько недель подняли из пепелища. Эта задача оказалась гораздо более сложной, чем восстановление взорванного Восточного крыла Кайнестона. Или он шел по коридорам и комнатам поместья, отраженного в воспоминаниях тети Терпи, где они встречались долгие годы, пока она лежала в полном забытье в своей постели?

Сильюну важно было это понять. Его беспокоило то, что он не чувствовал четкой границы между материальным миром и миром, отраженным в памяти.

Для него этой границы не существовало. Два поместья накладывались одно на другое без заметных глазу переходов, и Сильюн свободно входил и в то и в другое.

Ключом различения служила мебель. Восстановленный Орпен-Моут оставался не полностью меблированным: мама и Дженнер подыскивали среди обстановки всех семейных домов и поместий подходящие предметы и отправляли их сюда. До пожара в Орпен-Моуте было много антиквариата и произведений искусства: гобелены и рыцарские доспехи, богатейшая библиотека, где хранился кедровый ларец с дневниками Кадмуса Парва-Джардина.

Конечно, Сильюн знал, что только один из двух домов был «реальным», в смысле, физически существующим в данный момент времени. Но Орпен-Моут, отраженный в памяти тети Терпи, который он посещал в детстве, иногда проявлялся и ощущался не менее реальным. В некоторых коридорах и проходах можно было растеряться и не понять, в какой из двух версий находишься.

Не вызывал сомнений только третий Орпен-Моут – тот, что был создан Даром.

Он был построен не из дерева и камня, не из воспоминаний, а из энергии. Он существовал в том мире света и тени, который открылся Сильюну в тот день в парламенте. Реальность, полностью состоящая из Дара и его отсутствия. Все в ней было либо пустотой, либо росчерками света – золотом на листе черной бумаги.

Это был мир, который он должен был увидеть сегодня.

Сильюн практиковался и теперь был более опытен, чем тогда в Вестминстере. В тот день – день его усыновления и беседы с Мейлиром Треско – он увидел мир света случайно. Сейчас он сможет увидеть его по собственной воле.

Сильюн закрыл глаза и открыл их в сияющие очертания Орпен-Моута. Как и в Вестминстере, предметы и пространства становились видимыми, только если в них присутствовала сила Дара.

Этот лучезарный Орпен-Моут не был пустым материальным пространством, как, например, Лондон, построенный руками, но не Даром. Они с тетей Терпи волшебным образом воссоздали дом, и он виделся фундаментально прочным, как любой объект в материальном мире, хотя был сотворен из тускло мерцающего золотого света.

В этом не было ничего удивительного. На протяжении веков Орпен-Моут был пронизан магической силой, не говоря уже о последней реконструкции. Сильюн повернул голову налево. В мягком сиянии оконного стекла виднелась блестящая трещина, – возможно, в детстве Кадмус Парва тайно восстановил стекло, разбитое неудачно брошенным мячом. Сильюн поднял голову, сияющие золотые ленты обматывали дымовую трубу, Дар какого-то благоразумного лорда или леди скрепил ослабшую со временем кладку.

В старинном поместье не было уголка, которого бы не коснулся Дар его обитателей. Внизу Сильюн видел мерцающие золотые струи в воде, которая текла по рву и каналам, – практический ум Кадмуса Парвы заботился, чтобы вода всегда оставалась чистой.

Когда-то Дар был таким же насущным в повседневной жизни Равных, как еда.

С введением безвозмездной отработки Дар отошел на второй план. То, что раньше делалось с помощью Дара, подменили рабским трудом. Это дало Равным свободу не пользоваться Даром – пусть Бездарные кухарки и экономки раздают указания таким же Бездарным рабам.

В результате Равные так много потеряли – они утратили близкую связь со своим Даром, разучились видеть масштаб его возможностей.

Сильюн прошел по очерченному светом коридору и дальше вверх по лестнице. В обоих домах – в восстановленном и сохраненном в памяти – эта лестница была самая обычная и довольно темная, с гладкими перилами, широкими стертыми ступенями. И эту лестницу тоже окутывал легкий полумрак. Здесь ему не потребовалось прилагать много Дара, здесь он ощущался едва уловимо.

Но наверху лестницы полыхало сияние, соперничающее с сиянием Дома Света.

В шкафу.

Это был большой встроенный шкаф для белья, которым не пользовались. Точно такой же бельевой шкаф был в отраженном в памяти Орпен-Моуте, тем пользовались ежедневно. Сильюн открыл дверцу и провел руками, чувствуя гладкое дерево пустых полок здесь, а также жесткие, прохладные простыни, хранящиеся там, в юности Эвтерпы.

Но в третьем световом Орпен-Моуте это пространство служило совершенно иной цели. Сильюн недоумевал, откуда он мог это знать. Он поежился.

Сильюн удерживал реальность, чтобы свет Дара просвечивал насквозь и настоящее, и недалекое прошлое, и все уровни ниже. Орпен-Моут был палимпсестом энергии. И потому сиял сквозь века. Сильюн устремился вниз и вынырнул в том же самом месте.

Сияние Дара, как огонь, охватило шкаф. Свет здесь был таким же абсолютным, как темнота в пещере. Ослепленный, он ничего не видел. Пришлось довериться иным органам восприятия, чтобы понять – он здесь не одинок.

В ослепительном свете жизнь начиналась и обрывалась. Надрывные вопли женщины. Крик младенца. Сдавленные рыдания мужчины.

У Сильюна на затылке зашевелились волосы. Дар пульсировал во всем его теле, даже в мочках ушей и под ногтями.

Шкаф был отделен панелями от спальни, частью которой он был изначально. Когда-то это было единым пространством – большой комнатой. Сильюн повернулся на месте кругом. Внутреннее чувство подсказывало ему, что где-то здесь стоит кровать, где четыре столетия назад в родах мучилась первая жена Кадмуса. Здесь родился их сын Сосиджинес, служанка перерезала пуповину, прежде чем передать ребенка отцу.