Евгений Рудашевский - Забытые руины [litres]

– Давно.

– И все же пошли за мной в ратушу?

– Я должен был.

– Но почему? Впрочем…

– …это уже не имеет значения? – Я усмехнулся.

– Да. Судя по вашему поведению, вы все равно не понимаете, где оказались. А все остальное – то, что лежит за пределами этой комнаты, меня уже мало волнует.

– Мы все еще в комнате?

– Не торопитесь. Выслушайте и все поймете.

Теор старательно растер лицо, будто снимая онемение, и затем продолжил:

– Вы правы. У меня никогда не было брата. Но Илиус – не выдумка. И я в самом деле пришел сюда из-за него.

– Кто он?

– Так звали моего отца.

Теор опять замолчал. Тяжело вздохнул. Будто никак не мог подобрать нужные слова. Кивнул сам себе и дальше говорил более уверенно:

– Отец с молодости выступал на цирковых аренах Вер-Гориндора. Он был талантливым акробатом, одним из лучших канатоходцев – тем, кто в четырнадцать лет прошел Шартиндайский разлом, в шестнадцать участвовал в Галдейских играх, а в двадцать показывал себя ойгуру на стольном празднике Веселой Гунды. Канатоходец, загонщик, метатель… Акробат, которому впервые со время Пестрого Эльда удалось поставить трехрамную пирамиду на пошатном канате.

Таким отцом можно было гордиться. Когда я ушел к кочевникам, новые друзья с завистью узнавали мое происхождение – считали, что вырасти в семье Илиуса ничуть не хуже, чем получить родовую сигву на лицо. «Илиус из Вер-Гориндора! Шартиндайский лис!» – восхищенно говорили они. Я молча кивал. Все решили, что отец придумал для меня испытание и по своей воле отправил кочевать с ними, чтобы я на самых заурядных аренах постигал акробатическое искусство…

– Теор, – я перебил его, – зачем ты мне все это рассказываешь? При чем тут…

– Леану, мою мать, Илиус повстречал во время Тезоименитства.

Теор не обратил на мои слова внимания. Я решил до поры смириться. Надеялся, что во всем этом в самом деле есть какой-то смысл.

– В тот год Серебряную ветвь эльны передали Матриандиру. Выступление было назначено под Цветочным куполом, в центре городе. Там, в одном из яблоневых садов, работала моя мама. Они… Илиус увидел ее случайно. Это даже не было влечением или восторгом. Мама говорила, что они вспыхнули – сразу, еще толком не пообщавшись, почувствовали близость, родство…

Одна ночь любви, и после этого они расстались. Мама проявила мудрость. Сказала, что у них нет иного выбора. Илиус ездил по городам и Землям, мечтал однажды привезти золотой венок Галдейских игр, которые вот уж больше восьми веков каждые десять лет проводят в царстве Махардишана. А мама… мама заботилась о своих родителях. Не могла оставить яблоневый сад и залог, который пятнадцать лет выкупала вся ее семья. Лишь за два года до встречи с Илиусом она открыла фруктовую лавку, получила дозволение торговать, уладила последние вопросы с монитами. Яблоневый сад и фруктовая лавка – дело жизни всей семьи, несколько поколений довольствовавшейся местом на Привозном рынке. Мечта моей бабушки, воплощенная в делах ее дочери.

«Миа». Я в отчаянии вспомнил об увиденном сне, однако в этот раз сдержался, не стал перебивать Теора.

– Мой отец… Илиус тогда смирился. Уехал с другими артистами, но Леану не забыл. Писал ей письма с почтовыми знаками Вер-Гориндора, Ара-Култука, Кирандола, Миорита. А ко второму месяцу весны родился я. Маме следовало утаить мое рождение. Она не смогла. Ни о чем не просила Илиуса. Только решила, что он имеет право знать.

Получив письмо, Илиус отказался от уже запланированных выступлений, примчался в Матриандир. Он еще не знал, как поступит, что будет делать, но, взяв из ночной зыбки крохотного младенца, увидев, как тот тянет к нему ручки, как смеется, приветствуя своего отца, увидев, что тот унаследовал его линию, восходящую к пустынным авакам Соленых озер, Илиус заявил, что не позволит сыну остаться неродком. Отрек мечты о золотом венке, о кочевых выступлениях в дальних Землях. Отказался от надежды увидеть рыжие воды Аркантильского моря. Отец остался в Матриандире. Возглавил труппу акробатов на арене Цветочного купола.

Думаю, он был бы не прочь выпустить своего фаита. – Теор усмехнулся. – Странно, согласитесь. Проклятие, которые столько людей считают мерзостью, для иных может оказаться спасительным…

Первые годы я рос в любви. А потом… Мама не заметила, как все изменилось. Времена были неспокойные. Юг волновался. Возле Дангорских копий раскопали Яшмовую долину. Лиргиндил еще не приказал засы́пать ее песком, но уже ходили слухи, что Третьего восстания не избежать. Сборы росли, даточные створы пополнялись, наместник Матриандира ввел створное снабжение от каждого сада. Мама не справлялась. Она едва успевала выплачивать содержание лавки. Больше всего боялась вновь оказаться на Привозном рынке.

Отец помогал ей. Отдавал Леане все золото и залоги, но в те годы ему было непросто зарабатывать. Арена Цветочного купола собирала все меньше зрителей. Горожан больше привлекала Дикая яма. Они были злы, напуганы, и наблюдать за тем, как льется кровь, им казалось куда более приятным занятием, чем наслаждаться совершенством тела, сложнейшими трюками и живыми цветочными картинами.

Илиус стал давать представления в богатых домах – худшая участь для артиста, мечтавшего о золотом венце Галдейских игр…

Но отец не унывал. Все больше времени проводил со мной, обещал сделать из меня великого акробата, рассказывал о Царстве Махардишана, о знаменитой Трехглавой арене Золотого песка, куда каждые десять лет со всех окраин Великого торгового Кольца съезжались лучшие из воинов, искусников [12] Искýсник – человек, наделенный необычным даром и способный, показывая этот дар, восхищать зрителей. Также искусником называют человека, управляющего необычными предметами или животными. и артистов самого разного толка – для иных такой путь затягивался на несколько долгих лет, и выезжали они юношами, чтобы прибыть на арену в расцвете сил и совершенства. С особой страстью отец рассказывал предания из жизни Пестрого Эльда – первого треоглунского акробата, получившего золотой венок из рук Матери песков.

Я слушал затаившись. Илиусу нравилось мое внимание. Он верил в меня. А по вечерам заглядывал в хмельные розвальни. Надеялся, что хмель и медовуха притупят боль, которую он сам же распалял, передавая мне свои мечты.

Когда началось Третье южное восстание, мне едва исполнилось одиннадцать. Последний рубеж моего детства. К тому времени изменения в нашей семьи стали очевидны и необратимы.

Отец и раньше в шутку упрекал маму, говорил, что ради нее отказался от большого будущего, от великих путешествий. Журил меня – говорил, что из-за моего рождения оставил мечту о золотом венце Галдейских игр. В этих шутках таилась глубокая, но сдержанная боль. Отец действительно страдал, хоть и пытался это скрыть с тех пор, как я родился. Отправляясь на очередные именины очередного наследника богатого рода, он, посмеиваясь, ворчал, что судьба на удивление непредсказуема, ведь прежде он сам высмеивал таких артистов: «Как можно пренебречь настоящим искусством ради золотых монет и снисходительного приветствия тех, кто даже не отличит двойную стойку от полуторного реола!»