Евгений Рудашевский - Забытые руины [litres]

Так начались мои скитания.

Меня приняли кочевые артисты. Пришлось назвать им свое настоящее имя, иначе они бы просто не обратили на меня внимания. Имя моего отца еще не забылось. «Илиус из Вер-Гориндора! Шартиндайский лис!» Тогда я узнал о его молодости куда больше, чем за предыдущие годы – жизнь Илиуса и его неожиданное исчезновение из Вер-Гориндора обросли легендами. Артисты с удивлением узнали, что он осел в Матриандире, так как думали, что Илиус давно уехал в дальние Земли – выступать перед чужими народами, прославляя кровь треоглунцев, пусть даже подпорченную кровью пустынных аваков. Я был вынужден сочинить глупую историю о том, как отец повредил ногу и посвятил себя семье. Такая история понравилась моим новым друзьям. Выбор Илиуса и его смирение им показалось благородным. Думаю, мой рассказ и сейчас живет среди акробатов, и они, конечно, придумали, как дополнительно украсить судьбу отца.

Я радовался тому, что череда городов, лиц, Земель постепенно ослабляет память. Не хотел думать о прошлом. Не хотел писать матери. Надеялся, что теперь с маленькой Ильной ничего не случится.

Четыре года кочевой жизни для меня окончились в Дортлинде, небольшом городке на землях, некогда принадлежавших княжеству Леонгард. Я сменил имя. Назвал себя Наирусом. Начал выступать загонщиком на местной арене. Там же освоил хлястник, с которым выходил на торжества Кухтиннора [13] Кухтиннóр – ежегодный праздник в Западных Землях, который иначе называют Красным гоном. На смежные арены (в зависимости от величины города их число может колебаться от 6 до 33), устроенные под открытым воздухом, выпускают по одному животному из числа самых опасных хищников, обитающих в западных лесах. Зрительские помосты расположены между аренами так, что с каждого помоста можно одновременно наблюдать за событиями сразу трех арен. Главной задачей загонщика является контроль и неспешное умерщвление выделенного ему животного с использованием одного-единственного оружия. Победителем Красного гона объявляется тот, кто дольше убивал своего хищника (убитым признается обездвиженное животное). Кухтиннор знаменует победу человека над лесами Западных Земель, и в этот день зажигаются памятные костры в честь погибших там первых ворватоильских (треоглунских) переселенцев. .

А три года назад я вернулся в Матриандир. Хотел погостить в Восточных Землях. Взглянуть на мать, сестру. Узнать, как сложилась их жизнь. Но взглянуть издалека, не выдавая своего присутствия. Понимаете?

Теор говорил, не глядя на меня, рассказывая все в окружавшую нас серую пустоту. Я по-прежнему не понимал, как эта история связана с местом, где мы оказались, но покорно слушал и лишь изредка поглядывал по сторонам – видел, как в отдалении проступают темные прямоугольные силуэты, чем-то напоминавшие дверные проемы. Всматривался, однако не мог различить деталей. На всякий случай поднял меч. Тихо вложил его в ножны. Так и стоял на коленях. Ноги немели на холодной земле.

– Понимаете? – вновь спросил Теор, будто не был уверен, что я его слушаю.

– Понимаю. – Голос после длительного молчания сбился на кашель. Прокашлявшись, я сказал тверже: – Понимаю. – Эта твердость отчасти приободрила меня.

Я жив. Это главное. Значит, еще смогу что-то изменить. Нужно только дождаться верного момента.

– Да… Я тешил себя надеждой увидеть счастливую семью, – продолжил Теор.

Он теперь расхаживал передо мной, заложив руки за спину.

Черные пряди волос выбились Теору на лицо, однако он не торопился их убирать. На поясе неизменно висели скрученные петли хлястника. В поведении Теора ничего не осталось от того задора, с которым он паясничал при нашем знакомстве и при долгой дороге из Багульдина. Теперь неизменная улыбчивость и выспренность казались наигранными, призванными скрыть настоящего Теора – того, каким он предстал передо мной в комнате Нитоса: уставшего, потрепанного и все же сосредоточенного на достижении своей цели.

– Думал, что увижу их счастливыми. Пойму, что они простили меня, и тогда выйду к ним навстречу. Раскрою объятия. Обниму. Вернусь в семью, из которой сам себя вырвал.

Надежда крепко жила во мне и в какой-то момент подменила остальные чувства… Я ведь понимаю Эрина. Понимаю, почему он там, в Багульдине, ходил к своему сумеречному дому, почему с такой жаждой смотрел на мир, которого у него нет. Почему так боялся отца и тяготился собственным бессилием хоть как-то изменить жизнь…

И вот я увидел Леану. Подстерег ее возле дома. Оделся так, чтобы она не узнала меня. Даже нацепил широкополую шляпу. Меня это тогда позабавило. Я заприметил маму издалека и едва сдержал смех. Представил, как она испугается, когда на ее пути встанет высокий незнакомец, вооруженный боевым кнутом. И как удивится, увидев, чье лицо прячется под этой глупой шляпой, которую впору носить овчару или пустынному водоносу.

Но я так и не снял шляпу. Не показал себя.

Леана… Мама постарела. Да что там постарела. Превратилась в хмельную старуху с поседевшими волосами. Я едва признал ее. Мама ходила по тем же тавернам и хмельным розвальням, что и отец. Ее зубы давно позеленели от наэрлы. Руки тряслись. Темные нестриженые ногти. Заплывшее лицо. Несколько шрамов на подбородке.

Я и не знал, что боль бывает такой глубокой, всеохватывающей. Даже годы, проведенные с отцом, не принесли мне столько страданий, как то первое мгновение, когда я увидел Леану.

Торговой лавкой теперь заправляла Ильна. Маленькая сестренка до времени повзрослела. Я так и не поговорил с ней. Не решился назвать свое имя. Только зашел к ней в Яблоневый сад. Боялся и одновременно надеялся, что сестра узнает меня, ведь я был во многом похож на Илиуса. Не узнала. Суровое, сосредоточенное лицо. Самостоятельная, решительная, красивая. Тогда я убедился в правильности своего поступка.

А вот уехать из Матриандира не смог. Ходил издали наблюдать за Ильной и там, под Цветочным куполом, познакомился с Миккой. Она работала в цветочной лавке. Простая женщина, на четыре года старше меня. Мы быстро сблизились, а через три месяца поженились по кровному соглашению – я ни в чем не сомневался, когда подставил сигвару левое плечо.

Я принял Микку такой, какой она была. Бедной, не имеющей представления о кочевой жизни и с восьмилетним сыном-неродком. Все это меня не беспокоило. Знакомство с Миккой казалось возвращением домой. Она сразу стала заботиться обо мне – так, будто мы были близки уже многие годы. Я раньше и не думал, что мне вообще нужна такая забота. Привык к дорожной пыли, к шуму тракта и бесконечной веренице незнакомых людей. А тут впервые смог расслабиться. Микка была мне женой и одновременно с тем матерью. Настоящей матерью, которой, как я тогда понял, у меня никогда не было, ведь Леана всегда слишком много времени и внимания отдавала Илиусу.