Евгений Рудашевский - Забытые руины [litres]

Все складывалось хорошо. Я был доволен жизнью. Чувствовал, что ко мне приходит покой. Стал давать представления в богатых домах, как это прежде делал отец. Нанялся младшим наставником в местное артистическое училище. Любил жену, любил сына, которого считал своим. И лишь время от времени в шутку упрекал Микку в том, что для нее мне пришлось отказаться от кочевой жизни, от выступлений в Дортлинде, где я уже был известен как хороший загонщик. Микка предлагала переехать в Дортлинд. В Матриандире ее ничто не держало. Я придумывал глупые отговорки, на деле не желая расставаться с сестрой, пусть и видел ее лишь издалека.

Думал, что так пройдут годы. Присматривал небольшой домик за крепостной линией, возле Тарстного пруда, задумал подписать открытый залог с обеспечением в пятьсот золотых, чтобы открыть в Матриандире свой Красный гон. Соперничать с Дикой ямой я бы не смог, но был уверен, что привлеку не меньше зрителей, чем когда-то привлекал в Дортлинде.

А потом… Я и сам не понял, как это произошло. А когда понял, было поздно.

Мне никак не удавалось подписать открытый залог. Я дважды побывал на приеме у наместника, заручился поддержкой сразу нескольких родовитых семей, но всякий раз что-то мешало осуществить задуманное: отказ занять выбранный участок земли, повышенные требования к надежности клеток, в которых я планировал содержать хищников, нежелание местных загонщиков участвовать в Красном гоне, который они считали западной глупостью. Возможно, кто-то из распорядителей Дикой ямы решил, что я задумал посягнуть на их популярность в Матриандире, хотя это было бы полнейшей глупостью. Не знаю… В любом случае, меня всюду сопровождали неудачи. Любое дело, связанное с Красным гоном или просто с акробатическими аренами, затягивалось, тонуло в коридорах Городского совета.

O том, чтобы приобрести деревянный домик с цветочным садом и тихой оградой [14] Тихая ограда – канал воды, опоясывающий жилые участки. Соседние каналы соединяются протоками, образуя водный квартал. , не могло быть и речи. Мы по-прежнему ютились в старой линельной конуре – узкой двухэтажной вельнице [15] Дома Северного привратного квартала так названы за внешнее сходство с вельнами – водяными грибами, произрастающими на Ларкейской трясине и Бальских сопках. , которыми Северный привратный квартал застроили еще в годы Боргратира.

Вельница осталась Микке от отца-кровельщика и в общем-то была неплохо залатана по сравнению с домами по соседству, но тогда она мне казалась жутким свинарником. Убогая складская комната на первом этаже, там же – очаг с водяным подтоком, спуск в подвальный лéдник, построенный сразу на четыре дома, и амбарный сундук, поставленный через тонкую перегородку от отхожей щели. На второй этаж вела крутая лестница с протертыми лесенками. Она выводила в крохотный коридор, откуда можно было попасть в две комнатушки, одну из которых Микка сдавала приезжим рабочим.

После кочевой жизни вельница показалась мне пыточным глотом. В первое время я терпел все неудобства, потому что любил Микку и надеялся на скорые перемены. Не могу сказать, что потом я утратил надежду, нет. Но понял, что все затянется на годы. Говорил Микке, что готов терпеть, подбадривал ее, хотя она в этом в общем-то не нуждалась. И все бы ничего, но дальше все изменилось – исподволь, незаметно для меня самого.

Шутливых укоров становилось больше. Я чаще напоминал Микке, что она старше меня, что ее сын – неродок, что сейчас я мог бы уже прославиться и выступать на лучших аренах Западных Земель. Микка не была похожа на мою мать, не захотела выслушивать упреки. Шутки стали приводить к ссорам, а меня это только распаляло.

Я кричал, обещал бросить их, намекал, что в Дортлинде меня ждет другая семья, хотя это было неправдой. И чем громче были наши ссоры, тем упорнее я работал, чтобы во всем обеспечивать жену. Обещал устроить сына в лучшее училище Матриандира. И с каждой новой заработанной монетой упреков от меня становилось больше. Я говорил о странствиях по другим Землям, которыми пожертвовал, а теперь вот даже не знаю, хотел ли я действительно путешествовать или только убедил себя в этом.

Затем я заставил Микку уйти из торговой лавки. Заявил, что она должна уделять все время дому: убирать, стирать, следить за воспитанием сына. Я каждый день слово в слово повторял свои упреки. И что бы Микка ни говорила в ответ, всегда находил какую-то уловку, какой-то новый аргумент, доказывая Микке ее ничтожность. Если ссора заканчивалась слезами, я чувствовал необъяснимое удовлетворение, неожиданно успокаивался и принимался утешать жену. Ненавидел себя за это, но говорил себе, что для Микки это – малая жертва за нашу любовь в сравнении с жертвами, на которые пошел я.

В конце концов Микка поддалась моим уговорам – ушла из лавки. С того дня я почувствовал полную власть. По любому поводу напоминал ей, что она всем обязана мне. И только мне. Я обеспечил им уютную жизнь. Я пожертвовал своей молодостью ради их благополучия. Я работал без сна, чтобы порадовать Микку и ее непутевого сына. И чем усерднее я работал, чем больше унижался за крошечные надбавки и поощрения, тем громче кричал на жену – чувствовал, что заслужил это право.

«Понимаю, почему он тебя бросил. Обрюхатил по самое горло и выбросил на улицу».

«Давай, давай! Ну, что еще скажешь? С таким поганым ртом любого мужика отпугнешь».

«Хватит ныть! Хватит, я сказал! Слушай, твой зауголыш начинает раздражать. Что ты вообще с ним возишься? Отдай в ремесленный приют, может, там ему голову подправят».

Бесконечная утомительная череда скандалов. Микка не выдерживала. Чаще плакала. Я бросался ее утешать, умолял простить меня. И в какой-то момент понял, что превращаюсь в Илиуса. Такая мысль приходила и раньше, но я всякий раз напоминал себе, что ни разу не вернулся домой хмельным и ни разу не поднял руку на жену, а мысль ударить сына даже после того, как он в слезах убегал из дома, меня искренне ужасала. «Нет, я другой. Я действительно жертвую. Я действительно забочусь».

Потом к нам переехал Миккин дядя. Сорт. Беженец из Авендилла. Да, он бежал отсюда в тот самый день, двенадцать лет назад… Хороший человек. Прежде Сорт работал каменщиком в одной из мастерских Матриандира. Осенью подрабатывал охотой в лесах у Бальских сопок. И там угодил в эорлитский муравейник. Выжил, но вернулся весь больной. Лишился одной ноги по колено и обеих кистей. С тех пор работал чистильщиком обуви на Желтой улице. Микка старалась помогать дяде. Узнав об этом, я заявил, что Сорт должен переехать к нам. В конце концов мне надоело соседство заезжих рабочих, которым Микка сдавала комнату на втором этаже. К тому же я искренне считал, что глупо держать единственного родственника своей жены на подачках Желтой улицы.