Мила Нокс - Наместник ночи [litres]

– Печать Принца… Вот как… Значит, нельзя мне утешить этих бедных людей… Нельзя…

– Почему нельзя? Почему?

– Пока они не попытались открыть печать… Как жаль… Бедные, бедные дети… – Горящие глаза монстра пожирали близнецов. – Совсем одни, потерялись… Но не плачьте, дети… Скажите им, чтобы не плакали…

– Они не плачут, Хозяин!

Плакальщик не слушал.

– Пусть не боятся, – сипел монстр. – Да, они настрадались… Они наплакались… Их глаза опухли от слез, а сердца истаяли от боли и печали… Нет ничего хуже, чем быть человеком! Бедные, бедные люди… Не бойтесь же, не бойтесь.

Впрочем, от слов Плакальщика спокойствие не пришло, напротив, это его «не бойтесь» звучало, пожалуй, еще кошмарней, чем неистовый плач.

Франциск никак не мог отвести взгляда от полупрозрачного тела, лежащего там на камнях…

– Я знаю, каково страдать. Я много страдал. Но теперь уже нет, – глухо проговорил Плакальщик. – Теперь я не чувствую боли. Да, не чувствую, и мне хорошо… Но мне жаль тех, кто все еще жив. Бедные, бедные люди. Я утешу вас, не плачьте, я прижму вас к своей груди и подарю вам прекрасный покой… Нет ничего слаще покоя, нет ничего прекраснее беспамятства… Не бойтесь… Боль… Длится… Миг… Но затем… Вы…. Забудете… Обо всем… И будете… Счастливы… Вечно…

– Мы не хотим спокойствия, – дрожащим голосом предупредил Филипп. – Мы хотим открыть печать.

Плакальщик не сразу понял Фила. А затем тряхнул головой и издал долгий унылый вопль, который пронесся над берегом и всколыхнул туманную пелену.

– Бе-е-едные… глу-у-упые… люди… не хотят… не понимают… Зачем вам печать… Забудьте… Идите ко мне… Я дам вам то, что лу-у-учше…

Плакальщик протянул к мальчикам сизые руки. Филипп задрожал и попятился, а у Франца язык и вовсе отняло от ужаса.

– Нет! – выпалил Филипп.

– Нет… – глухо повторил Плакальщик, остановившись и опустив руки. – Не-е-ет так не-ет… Идите к печати… Если дойдете… Но мы будем ждать вас… Правда, мои Беспамятные? Будем ждать там, в тумане… И они поймут, что печать им не нужна… И придут к нам, и мы их утешим, не так ли? Утешим…

– Утешим! Успокоим! Убаюкаем! – подхватили Беспамятные и, взявшись за руки, закружились в радостном хороводе. – Скоро! Очень скоро!

Плакальщик медленно повернулся и побрел обратно, стеная и вздыхая. Его свита устремилась следом, пританцовывая и помахивая руками на прощание, словно обещали мальчикам скорую встречу.

– Как нам найти печать? – осмелев, крикнул Филипп вдогонку.

– Королевская… сикомора… Она хранит… печать…

Королевская сикомора!

Франциск поглядел туда, где темнела верхушка гигантского дерева, но туман стремительно сгущался и пеленал ветви белым саваном. Еще чуть-чуть, и дерево исчезнет в блеклой завесе.

– Я в-видел золотой блеск. – К Францу наконец вернулся голос. – К-когда подплыли к острову… Возле т-того большого дерева!

Фил отрывисто кивнул:

– Я тоже. – Он крикнул в туман: – Как нам дойти до сикоморы?

– Тропа-а… – расплакался хозяин острова.

Среди валунов замерцала тоненькая, будто золотистый волос, тропинка. Туман сгущался и плотнел, и в нем тонули все звуки, кроме:

– А мы-ы бу-дем жда-ать… В ту-ма-не…

Остров накрыла белесая пелена. Пропала и лодка с Каликсом, и очертания королевской сикоморы. Лишь золотистая тропа мерцала в траве, но еще чуть-чуть, и она канет в хмарь.

– Пошли. – Фил сделал шаг. – Пока еще что-то видно…

У Франциска подгибались ноги, но младший брат так уверенно встал на золотистую тропинку, что мальчику пришлось последовать за ним, и побыстрее. Тропинка оказалась полоской мерцающего чудесного песка: здесь будто шел кто-то с мешком золотой пыли, а та высыпалась в дырку.

След то прерывался, то, напротив, был отчетлив. Филипп поднял корявую палку и, выставив перед собой словно копье, двинулся в глубину острова.

Франц замешкался.

Плакальщик будет ждать в тумане.

«Нет. Не пойду! Нет!»

– Не стой там, – сухо проговорил Филипп. – Иначе они вернутся.

Франц закусил губу и нырнул за братом в белую завесу.

Мальчики поднялись по каменистому берегу. Туман наплыл и обступил их со всех сторон, искажая звуки шагов и дыхания. Франц старался дышать как можно тише, но не мог. Сердце стучало так громко, а кислород никак не мог насытить легкие, и мальчику казалось, его вздохи разлетаются по всему лесу.

Он чувствовал, что ни в коем случае нельзя оставлять тропинку. Золотой песок дарил чувство надежности и спокойствия, и Франц понимал: если сойдет с дорожки, пропадет. Тропа убережет и доведет до печати, такой же золотой и сияющей, и они смогут открыть вторую тайну Принца…

Деревья и кустарники пытались остановить путников, цеплялись за одежду, тянули к себе, норовя стащить с тропинки. Пару раз, когда Франциск застревал в кустах, Филипп возвращался и освобождал брата, без жалости кромсая ножиком хищные лозы.

Даже камни на этом острове были злокозненные: то и дело выставляли скользкие бока или острые сколы, чтобы путники подворачивали ноги. В конце концов братьям пришлось идти гуськом: впереди младший, а следом – старший, и Франц даже придерживал близнеца за рубашку, чтобы не потеряться. Он тоже подыскал палку и теперь отводил ею колючие лозы, а если оскальзывался, опирался на нее, чтобы не потерять равновесия.

Так они и шли, медленно и тяжело прокладывая себе дорогу в тумане.

Жизнь в этом лесу замерла: птицы не пели, звери не шуршали, и даже ящерки, притаившиеся на валунах, были недвижимы, точно мраморные изваяния. Угасшая бесцветная листва не колыхалась. Все окутала тишина – глубокая, мертвая.

Франц не мог отделаться от мысли, что за ними следят, но, когда оборачивался, видел только белесую пелену и тающее в ней золото тропинки.

Минут через десять из глубины тумана раздалась песня.

Франциск узнал пение Беспамятных, сжал покрепче рубашку младшего брата и зашагал дальше, стараясь не слушать голоса.

Вскоре песня умолкла, но тут же зазвучала другая, причем гораздо ближе.

Пели не только Беспамятные – им на помощь пришли иные голоса, еще чудесней и причудливее прежних. Ничего подобного Франциск еще не слыхал. Туман наполнился прекрасными, но тоскливыми голосами, которые складывались в слова: