Мила Нокс - Наместник ночи [litres]

Этот зов, безутешный и неумолимый, проник в самое сердце Франциска и вытянул из него все те образы и мысли, что приходили к мальчику в тихие лунные ночи, когда он не мог уснуть, а лежал и глядел на своего умирающего брата…

Вся боль, скопившаяся за эти годы, обрушилась разом.

Франц замедлил шаг и наконец остановился. Курчавые завитки тумана выползли из-под коряг и потянулись к ногам.

Пустота. Страх.

Одиночество.

Франц был одинок. Его брат болеет, он всегда наедине с недугом в своем тесном замкнутом мирке, а Франциск… один как перст. Беспомощный, точно пес, привязанный к забору в снежную бурю.

Мальчик чувствовал, что причиной болезни мог быть тот самый случай.

А виновником того самого случая , пожалуй, можно было считать его.

Это он должен лежать в кровати и угасать. Он, Франц, и никто больше!

Эта боль прогрызала дыру в сердце, разъедала внутренности словно ржавчина – старую лохань. Внутри выла стая диких голодных псов, которым Францу нечего было бросить, чтобы защититься: ни кусочка хлеба не хранилось в его котомке.

Все эти годы ему было так больно оттого, что он не хотел признавать себя виноватым и не мог излечить брата.

Единственный шанс спасти Филиппа – ключ от волшебного мира, на который так уповал Франциск, – обернулся обманом. Ложью. Ловушкой.

Человеческий мир, в котором родился и должен был жить Франциск, был грязным, безжалостным, не знающим милосердия. Мальчик ни в ком не нашел бы поддержки и сочувствия. Темнота и вечное одиночество…

Глаза заволокли слезы, и Франц застыл, выпустив рубашку брата и не в силах двигаться дальше. Он вдруг понял, что больше не может нести эту ношу.

Не может.

Мальчик слепо смотрел в туман, уйдя мыслями в темную комнату с дверью, которая всегда была заперта…

Он понял: это его наказание.

Которого он всегда избегал, но которое должен был принять.

Прошло столько лет, а он до сих пор не расплатился за ошибку.

Пальцы разжались, палка со стуком упала на камни. Забыв обо всем, Франц свернул с тропы и пошел на темный зов. Этот час должен был настать куда раньше, но только теперь он был готов. Он больше не будет страдать. Забудет обо всем.

Потому что худшее наказание – помнить.

Ведь на самом деле Франциска никто не любил: ни отец, который уехал и не вернулся, даже весточки не прислал. Может, с ним случилось что-то плохое, а может, он просто не любил своего сына? Один ребенок умирал, а другой был тому причиной – стоило ли оставаться в таком доме? Отец имел право уйти.

И мать ненавидела Франца всем сердцем, и тетка, и даже Филипп, который ни разу не попрекнул брата, но на самом деле… Это ли он чувствовал?

Прежде, в Англии, брат смотрел лишь с нежностью.

А теперь – с холодом.

Не потому ли, что наконец проявил настоящие чувства?

Не потому ли, что на самом деле и он, самый дорогой сердцу Франциска человек, в действительности его не любил…

Мальчик углубился в лес и, глотая слезы, побрел на голоса. Сердце Франциска содрогалось от боли, но он знал: скоро все закончится.

– Фра-а-анц!

Мальчик не обернулся.

– Стой! Подожди!

Франциск упрямо шел.

Вскоре позади послышался топот и тяжелое дыхание. Чья-то рука сграбастала рубашку мальчика и рванула назад так, что он чуть не упал.

Филипп развернул брата за плечи и впился в него ошалевшими глазами.

– Ты что, спятил?! К Плакальщику захотел?

– Ну и пусть… – Франц попытался высвободиться.

Но близнец держал крепко, хоть сил у него было не очень много. Злоба и страх придали ему стойкости, голубые глаза яростно заполыхали.

– Нет.

– Пусти! – рявкнул Франциск. – Ты не понимаешь! Ничего не понимаешь! Пусти, слышишь? – Он все-таки вырвался из рук младшего брата и прокричал в туман: – Сюда! Ко мне! Идите сюда и заберите меня!

– Заткнись, идиот! – Фил прихлопнул ему рот ладонью. – Да что с тобой?!

Но Франц был сильнее и сорвал руку близнеца с губ.

– Хватит! Пусти! Ты же меня ненавидишь!

Младший брат оторопел, глаза его стали круглыми и беспомощными.

Франциск скривил губы и, едва сдерживая рыдания, проговорил:

– Ты потому… прогнал, что… ненавидишь… я знаю…

– Ерунда. Они запудрили тебе мозги! Идем.

Филипп протянул Францу руку, но тот отмахнулся.

– Да нет же! Я сам знаю! Сам! Ты ненавидишь меня, и ты… прав! Я сам себя ненавижу!

– Что ты го…

– Это все из-за меня, Фил! Из-за меня! Все! – Франциск подступил к брату, сжав кулаки. Лицо его потемнело от глубокого, невысказанного прежде страдания. – Все дурное, что происходит, – все из-за меня! И ты! – Он ткнул пальцем в грудь Фила. – Болен! Из-за! Меня! И попал сюда! Из-за меня!

Филипп совсем растерялся.

– Я ненавижу себя! Слышишь? Ненавижу!

Франциск развернулся и быстро пошел туда, откуда неслись печальные завораживающие голоса. Фил потрясенно смотрел ему вслед и только спустя несколько секунд опомнился, кинулся вдогонку и повис на брате, обхватив его сзади руками.

– Пусти! Ну, хватит! Дай мне уйти! – отбивался Франц. – Ну же!

Мальчик случайно задел ногтями скулу Филиппа, и на ней выступила кровь. Но младший брат не отпустил хватку и наконец заставил старшего осесть на землю.

– Не отпущу! – Филипп притянул Франца к себе и закрыл ему уши ладонями. – Не слушай их.

Франциск плакал и стонал, но едва оказался в объятиях близнеца, сразу растерял половину своей решимости и обмяк, точно куль с мукой. Фил отнял руку от уха брата и быстро, яростно прошептал:

– Да не ненавижу я тебя, Франциск, не ненавижу!

– Не надо… отпусти… – вяло отмахивался Франц. – И без тебя знаю…

– Это неправда! Ложь! Слышишь, что я говорю? Да послушай же меня, идиот ты такой!

Голос Филиппа звучал так странно и непохоже на него, на его обычный покладистый и спокойный тон. Сейчас каждое слово – холодное и хлесткое – врезалось в память, точно удар кнута.

– Посмотри на меня! Ну, Франц, посмотри!

Когда же Франциск поднял зареванные глаза, младший брат сжал его плечи обеими руками и горячо затараторил:

– Я скажу это лишь один раз, но ты должен запомнить. Понял меня, Франциск? Запомни это навсегда, кто бы что ни говорил, кто бы что ни пел в уши! В моей жизни у меня не было, нет и не будет человека дороже тебя! Ты – мой брат, Франц. Мой брат – от первой минуты и до самого последнего вздоха. Ты будешь им всегда. Всегда, что бы ни случилось, что бы ни стряслось. Ты слышишь меня, Франциск? Слышишь?