Мила Нокс - Наместник ночи [litres]

– Всегда?

Франц не понял, что имела в виду фейри. Но королева не ответила, лишь сжала губы и скосила глаза, и когда мальчик проследил за ее взглядом, то увидел то, от чего его сердце пропустило удар, а потом зачастило.

Там, у белых змеистых корней, чуть подальше от древа, лежала куча самых разных вещей. Мальчик чувствовал, что не стоит всматриваться, однако ноги сами понесли его вниз: он перепрыгнул с одного корня на другой, потом спустился на землю и приблизился.

Первое, что бросилось в глаза, было золотое зеркальце.

Воображение нарисовало девочку – одну из тех, которые приходили в гости к его матери, сидели на краешке кресла и смущенно глядели в чашку с чаем.

Потом Франц увидел чей-то маленький пиджачок с блестящими, похожими на жуков-бронзовок пуговицами. Такие пиджачки носят в школах-интернатах для богатых детей.

Еще валялись пальто, сорочки, сюртуки, помятые шляпы, атласные ленты которых истрепались, а кружева пожелтели.

И еще была обувь.

Много обуви.

Почти вся она прогнила и расползлась по швам, будто пролежала поддеревом долгие-долгие годы. Ботинки раззявили пустые пасти, их никому не нужные шнурки расползлись в стороны гнилыми водорослями. Шелковые туфельки вспухли, будто дохлые белые мыши, в чьи животы набились черви.

Груды одежды и обуви кое-где поросли травой и бурьяном, и многие предметы было трудно распознать.

У Франца перехватило дыхание, перед глазами поплыло.

Мальчик согнулся и ухватился за корень, чтобы не упасть, а в следующее мгновение рухнул на колени, и его вырвало.

Отдышавшись и утерев рот, Франц встал и, стараясь не глядеть на ворохи одежды, на трясущихся ногах вернулся к ледяной фейри.

И сейчас, именно сейчас с ним кое-что происходило.

Как удар молотка разбивает кость за костью в теле осужденного, так и каждый шаг, который делал Франциск, ломал что-то в нем самом.

Не кости.

Нечто иное.

То ускользающее и неуловимое, что прячется в тенях, воспоминаниях и тайных закоулках.

Каждый шаг делал его другим человеком.

Сдирал кожу. Срывал прилипшую к коже одежду. Смывал грязь.

Ломал.

Еще раз.

И еще.

Душа Франциска трещала, точно первый осенний лед.

Лед хрустел. Трескался. Рассыпался.

Но под этим льдом что-то было.

Земля.

Камень.

Или спина кита.

Что-то, на чем Франциск мог стоять твердо, на обеих ногах.

И когда он предстал перед ледяной фейри, когда поднял голову и откинул с пылающего лица мокрые волосы… Его глаза были красны, а губы плотно сжаты. Руки сжимались в кулаки. Грудь тяжело поднималась и опускалась, но в этот миг…

Франц был спокоен.

Впервые за все время.

Мальчик знал, что делать. На этот раз без подсказки, без совета.

Знал сам.

Он не стал расспрашивать об увиденном, и фейри, пристально посмотрев ему в глаза, сказала:

– На обратном пути можете не бояться Плакальщика. Монстр больше не придет сюда. – И посчитала нужным добавить: – За вами.

Франц молчал. В груди жгло и пекло, будто он вновь хлебнул огненного айсидского снадобья. Но мальчик выпрямил спину, вытянул руку с кинжалом и поглядел на клинок. Чистый. Ясный. Точь-в-точь золотая молния, отлитая в металле.

Кто держал этот кинжал до Франциска?

Держал ли кто-нибудь вообще?

Он не знал ответ.

И уже, наверное, не узнает.

– Время – это круг, – прошелестела королева фейри. – И луна, встающая в зените, знает: даже ей однажды суждено сойти с этих небес…

– Что это значит?

– Ты другой, мальчик.

– Почему – другой?

Королева посмотрела на небо долгим скорбным взглядом.

– И все же – такой, как все.

Затем она перевела взгляд на Франциска:

– Да пребудет с тобой ночь, дитя солнца. Не бойся тьмы. Пусть в темноте таится все то, чего ты так боишься, но ведь ты и сам можешь в ней спрятаться. Пусть же дорога приведет тебя туда, куда стремится твое сердце… Мой долг исполнен, а теперь… – Ледяная фейри устало прикрыла глаза. – Теперь ступай, дитя.

– Погодите! – крикнул Франциск. – Я хочу спросить!

– Только побыстрее… Я так устала…

– Мой брат… – Голос мальчика чуть дрогнул, но, к своему удивлению, Франц сумел собраться и уже уверенно продолжил: – Мой брат Филипп болен. Эта роса, которую я собрал с сикоморы, она ведь целебная?

– Целебная, – подтвердила фейри.

– И она излечила Филиппа?

– Только поддержала. Есть раны, которые может исцелить…

– Что?

Фейри промолчала.

– Ну же, скажите! – Мальчик сжал кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не выругаться. – Я искал этот волшебный мир, чтобы спасти Филиппа! Я не хочу его потерять!

– Что ж, смелое упрямое дитя, – наконец проговорила королева, – я скажу. Ты должен попасть в Мертвый Замок. То, что может спасти твоего брата, есть лишь у одного существа в этих краях… У Мертвого Принца!

Эти слова обдали душу Франца холодом и жутью так, что ноги ослабли, а в глазах потемнело от страха.

«Мертвый… Принц…» – произнес чей-то голос в мыслях.

Неизвестно чей голос.

И это оказалось страшнее всего.

Но Франциск решительно тряхнул головой и выдохнул сгустившийся было внутри ком темноты.

– Да, дитя… – тихо пропела фейри. – Чаша… У подножия трона… Вода… Поможет…

Королева ледяных фейри сомкнула веки и исчезла.

Туман побледнел и расступился, открыв широкую дорожку, выложенную белыми голышами, – такие усеивали берег острова. Франц хотел было спросить фейри, верная ли это тропа, но королева больше не отзывалась. Франциск набрал еще целебной воды и умыл брата: во время падения тот рассек лоб, вскочила огромная шишка. От росы рана затянулась, шишка почти исчезла, а Филипп наконец-то окончательно пришел в себя.

Оставаться на острове было нельзя. Может, Плакальщик и не вернется, но кто знает, какие еще твари обитают в этом странном, жутком лесу?

Поддерживая одной рукой Филиппа, а другой крепко сжимая кинжал, Франц двинулся по белой тропе и довольно скоро увидел среди ветвей просвет, где мерцала серебром вода.

Вскоре выглянула луна и залила все кругом белым светом.

Калике перехватил Филиппа, усадил его в лодку и укутал пледом, второй плед дал Францу, а потом они отчалили.

Туман наконец развеялся совсем. Остров удалялся, каменистый и белый, точно спина черепахи-альбиноса. Франциск оглянулся, увидел на середине острова кроваво-красную крону королевской сикоморы и подумал о золотой тропинке и ворохе одежд.

И о золотом зеркальце, которое навсегда впечаталось в память.