Кристель Дабо - Память Вавилона [litres]

Офелия с трудом проглотила слюну, к горлу подступала тошнота. Она предпочла бы провести всю оставшуюся жизнь вот так, уткнувшись лицом в подушку. Но тут Медиана щелкнула пальцами, и прорицатели перевернули девушку на спину.

– Я тебя слушаю.

И Офелия услышала собственный ответ, произнесенный тоненьким, каким-то чужим голоском:

– Я сделаю все, что ты прикажешь.

Медиана улыбнулась и поцеловала ее в лоб.

– Grazie [20] Спасибо (ит.) . . Добро пожаловать в «Дружную Семью»!

– Чтобы испечь мясной пирог, не нужно быть семи пядей во лбу!

– Да вы взгляните получше на эти руки, моя милая! Как, по-вашему, похожи они на лапы кухарки?

– Ну-ну, нечего важничать! Я достаточно долго прожила с вами и могу засвидетельствовать, что вы устроены точно так же, как все кухарки на свете, сверху донизу, спереди и сзади.

– Я бы просила вас не выражаться так вульгарно в присутствии моей дочери.

– Ваша дочь прежде всего хочет есть.

– Но меня воспитали как придворную даму! И в моем доме подают лучший чай во всем Небограде, один из самых изысканных!

– А я вот что вам скажу: если вы собираетесь держать ее на одном чае, она не скоро научится нормально ходить. К тому же не забывайте, Беренильда: я как-никак ваш друг, а не служанка. И, клянусь всеми сковородками на свете, не собираюсь взваливать на себя хозяйство этого дома!

Втиснутая в высокий детский стул, давно ставший для нее слишком тесным, Виктория следила за Мамой и Старшей-Крестной, которые метались от окна к окну, выгоняя из комнаты едкий дым. На столе в сковороде лежало нечто покрытое черной коркой, от которой шел ужасно противный запах.

Старшая-Крестная срезала ее и начала с суровым видом изучать то, что под ней осталось.

– Пирог сгорел дотла! А припасы в нашей кладовой тают с каждым днем. Вам следовало бы написать монсеньору Фаруку.

Виктория кашлянула: от дыма у нее ужасно запершило в горле. Мама тотчас кинулась к ней и замахала веером перед ее лицом.

– Я пишу ему каждый день, мадам Розелина, но лишь для того, чтобы поддержать и ободрить, и никогда не стану клянчить у него пищу.

– А разве я сказала, что вы должны ее клянчить?

И Старшая-Крестная воинственно подбоченилась. У нее всегда был сердитый вид, но на самом деле она никогда по-настоящему не злилась. И Виктория ее нисколечко не боялась. Зато Отец внушал ей страх, и, хотя девочка не понимала смысла разговора, она надеялась, что Мама не собирается приглашать его сюда.

Отец Викторию не любил.

– Я вам говорю, что мы должны зарабатывать свой хлеб , – продолжала Старшая-Крестная. – Пора уж нам выйти отсюда, предложить свои услуги и показать всему свету, на что мы способны!

Между двумя взмахами веера Виктория заметила ямочку на фарфоровой щеке Мамы, рядом с уголком губ. Мама улыбнулась, и эта улыбка отличалась от всех прежних – она стала появляться совсем недавно, только после приезда Старшей-Крестной. И при виде ямочки Виктории тоже хотелось улыбаться.

Нет, их дом не изменился – изменилась Мама.

– Какая блестящая мысль, мадам Розелина! Я уверена, что все наши аристократы осыплют вас бриллиантами с головы до ног, если вы обновите их поблекшие родословные.

Старшая-Крестная грозно нахмурилась и уже собралась было возразить, но тут по дому разнесся звон дверного колокольчика.

– Вы ждете гостей?

– Нет. Пойдемте посмотрим, кто там явился.

Виктория ужасно обрадовалась: Мама вытащила ее из тесного стула и взяла на руки. Ямочка была все там же, на щеке, в уголке губ, но губы теперь дрожали, как и жемчужины в ее сережках.

Они перешли в музыкальный салон, и Старшая-Крестная направилась прямо к старому шкафу – Виктория уже знала, что через него можно войти в дом. Второй вход находился в глубине иллюзорного парка, но им не пользовался почти никто, кроме Крестного.

– Там мадам Кунигунда, – сказала Старшая-Крестная, глядя в дверной глазок шкафа. – Черт возьми, она здорово постарела за это время.

– Она пришла одна? – спросила Мама.

– Насколько я вижу, да.

Мама, которая прижимала к себе Викторию так сильно, что девочке трудно было дышать, облегченно вздохнула и расслабилась. Ее тревожило все, что происходило за стенами дома, хотя она нечасто признавалась в своих страхах. А Виктории ужасно хотелось выйти наружу и прогуляться! То приключение, когда Крестный взял ее с собой… ах, как давно это было! С тех пор дни казались девочке невыносимо долгими, а маленькие путешествия по замку нравились все меньше и меньше. Она уже разведала здесь все, что можно было разведать.

– Ну хорошо, впустите ее, – решила наконец Мама.

– Ничего себе! – воскликнула Старшая-Крестная. – Вы уже давно не впускаете посетителей, не принимаете посылок и вдруг решили открыть дверь женщине из клана Миражей! Вспомните: она родная сестра барона Мельхиора! А барон был убит вашим племянником! Вам не кажется, что это крайне рискованно?

– Прежде мы всегда с ней ладили. А нынче для Миражей настали трудные времена. Иллюзии вышли из моды, эпоха легкомысленных забав ушла в прошлое. С тех пор как мадам Кунигунда разорилась, она живет в одиночестве неизвестно где. Но только, пожалуйста, ни слова об этом в ее присутствии: все, что ей осталось, – сохранять видимость благополучия. Впустите ее, мадам Розелина.

Старшая-Крестная повернула ключ в замке шкафа, и музыкальный салон тотчас наполнился перезвоном украшений и запахом духов, еще более резким, чем угар от спаленного пирога.

– Добрый день, голу´бки мои!

У Виктории радостно забилось сердце. Золотая-Дама! Каждый ее визит становился для девочки настоящим праздником. Она называла Викторию своей маленькой голубкой и всегда одаривала ее сюрпризами: дождем из вишен, медвежонком-акробатом, танцующими куклами и множеством других чудесных иллюзий.

Поэтому Виктория была сильно разочарована, когда Золотая-Дама даже не взглянула на нее. Она уставилась на Старшую-Крестную, и ее большие красные губы удивленно разъехались в стороны.

– Вы… здесь?! Значит, слухи верны?

– Какие еще слухи? – пробормотала Старшая-Крестная.

– Да те, что касались подъезда… то есть приезда нашей маленькой птицы … то есть чтицы !

И Золотая-Дама, бренча подвесками своего покрывала, стала вертеться во все стороны, словно высматривала кого-то в салоне. Виктория, вообразившая, что Золотая-Дама отыскивает именно ее, подумала: сейчас она меня наконец заметит на руках у Мамы, назовет своей маленькой голубкой и вдунет в волосы вихрь конфетти.

– Не ищите Офелию, моя дорогая, – вздохнула Мама. – Слухи ложны, мне и самой неизвестно, где она.

– Какая шалость… то есть жалость!

Золотая-Дама произнесла это с улыбкой, но Виктория заметила, что ее руки с длиннющими красными ногтями судорожно сжались в кулаки.