Дэйв Хатчинсон - Осень Европы [litres]

– Вы что, прикалываетесь, – сказал он.

Средняя фигура подняла щиток, открыв волевое лицо средних лет.

– Майор Эш, сэр, – сказал он по-английски. – SAS. От имени правительства Ее Величества я уполномочен предложить вам политическое убежище.

– Прошу прощения? – спросил Руди.

– Также я уполномочен усыпить вас и эвакуировать в том случае, если вы откажетесь от предложения, – продолжал Эш. – Лично я не рекомендую вам этот вариант. После седативов остается ужасная головная боль и некоторые другие побочные эффекты. Поступите умнее и идите с нами добровольно.

– Мне не нужно политическое убежище, – сказал Руди. Шум из аудитории становился все ужаснее. Руди двинулся к двери. – Пожалуйста, поблагодарите от меня Ее Величество, но я нужен здесь.

И он почувствовал, как что-то ужалило его в щеку, а следующее, что он осознал, – что очнулся в Финляндии, причем, как ему и обещали, с самым жутким похмельем в истории человечества.

В первый день он решил не идти на сотрудничество.

Это оказалось проще простого. Злой, усталый и страдающий от побочных эффектов седатива, он только и смог выползти из кровати, дотащиться до туалета, позволить телу вытворять какие-то неописуемые ужасы, а потом дотащиться обратно в постель. Никто и не пытался его допрашивать. С головокружением, тошнотой и буквально оглушающей мигренью он наблюдал, как к нему подходят англичане, с беспокойством интересуются, как он себя чувствует, промокают его влажными полотенцами и удаляются. Время от времени появлялся пожилой господин, говоривший на шведском языке голосом, раскаты которого доносились как будто из соседнего измерения, и светил ему фонариком в глаза, отчего Руди испытывал боль за пределами человеческого воображения, а также делал уколы, после чего мир скрывался за завывающим черно-белым калейдоскопом мешанины, а сам Руди впадал в периоды отсутствия, в которых позже распознал сон.

В плане решимости не сотрудничать первый день стал выдающимся успехом. И длился он, насколько понимал Руди, чуточку меньше миллиона лет.

Утром второго дня он открыл глаза и обнаружил, что лежит в самой удобной кровати в своей жизни. Из такой кровати человека нужно физически поднимать и уносить, чтобы он просто смог начать день. Но она бледнела в сравнении с подушками, на которых покоилась его голова, набитыми ровно до той идеальной плотности, которой можно было добиться только в результате столетий исследований. Он был накрыт хрустящими и чистыми хлопковыми простынями и старомодным стеганым одеялом. Ему было тепло, уютно и идеально удобно. Что бы с ним ни случилось, он явно попал в руки людей, которые серьезно относились ко сну, а таких людей ненавидеть очень сложно.

Он долго лежал, глядя в потолок – высокий и покрашенный в сливочный цвет. В середине потолка из вылепленной из гипса розы ниспадал провод, на котором висела люстра с четырьмя ветвями как будто бы из потускневшей латуни. Мило. Со вкусом. Несколько старомодно. Без излишков.

Неохотно – потому что, если быть до конца честным с самим собой, он бы лучше провел остаток жизни, лежа на этих чудесных подушках, – он сел в кровати и осмотрел комнату.

И она была славной. Не очень большая, украшенная в стиле возрожденного балтийского рококо, который он помнил по журнальной статье, прочитанной несколько лет назад. В двух стенах были огромные окна, а между ними стояла различная мебель строгих линий из светлого дерева: гардеробы, туалетные столики, комоды, шкафы. Обои, которые всего несколько часов назад выглядели настолько потусторонне аляповатыми, что в редкие моменты просветления казались специально подобранными, чтобы свести его с ума, на самом деле были приглушенных тонов и с благородными полосками в стиле Регентства. Дверь в уборную, которая вчера казалась дальше Проксима Центавры, стояла распахнутой всего в нескольких шагах от кровати; паркетный пол был покрыт ковриком.

Сев, он увидел, что на изножье кровати накинут халат. Это было похоже на приглашение, так что он опустил ноги с кровати – и они приземлились в тапочки, лежащие ровно в нужном месте. Тапочки были в стиле мокасин: мягкая кожа с изнанкой, кажется, из овчины, прошитая нитью яркого цвета, и в тот же миг, как ноги их коснулись, он уже не хотел их снимать никогда. Руди посидел на краю кровати, двигая пальцами в волшебных тапочках. Сам он был одет, запоздало заметил он, в хлопчатобумажную пижаму.

Он встал и на миг почувствовал головокружение, но оно прошло. Он поднял халат и осмотрел. Темно-синего цвета, с монограммой на нагрудном кармане. Поизучав монограмму несколько минут, он пришел к выводу, что это узор, состоящий из всех букв алфавита, вышитый золотой нитью и увенчанный геральдическим животным, которое было ему незнакомо. Он накинул халат, завязал пояс, сунул руки в карманы.

На вражеской территории считай, что ты всегда под наблюдением. Значит, незачем прятаться. Он подошел к ближайшему окну, отдернул занавеску и тюль и выглянул. Окно выходило во двор безликого пятиэтажного здания. Двор был просторный и припорошенный свежевыпавшим снегом. Прямо посередине кто-то слепил снеговика, с метлой и морковкой вместо носа. На снеговике был черный цилиндр.

Руди выгнул шею. Все, что он видел, – ряды окон, тянущихся в обе стороны здания, с одинаково задернутым тюлем. Входные двери на первом этаже. Антенны на крышах.

Он опустил шторы и приступил к исследованию комнаты. Одна дверь вела в маленькую кухню. Микроволновка, индукционная конфорка, чайник, холодильник с морозильной камерой. В холодильнике была вода в бутылках с финскими этикетками, пачки приготовленного и нарезанного мяса, пачка некопченого спинного бекона, брусок несоленого масла, шесть яиц, литр полуобезжиренного молока, пакет с мытым салатом. В морозилке лежали аккуратно упакованные и надписанные пачки говядины, свинины и баранины, несколько пачек говяжьего фарша, шоколад Häagen Dazs. В буфете рядом с кухней нашлась плетеная корзина, полная лука, моркови, картофеля. В другом – контейнер с четырьмя видами хлеба. Стаканы, чашки и блюдца. Бумажные пакеты с мукой, просеянной и с разрыхлителем. Пачки чая и кофе, сахар. Закрытая бутылка подсолнечного масла, закрытая бутылка оливкового масла. Маленькие пачки с такими шоколадными бисквитами, которые обычно дают в отелях. Пакеты с бульонными кубиками – с говядиной, бараниной, свининой и овощами. Полка со специями на стене с маленькими висящими баночками – все запечатаны. Морская соль и перцемолки. Кастрюли и сковородки, утварь. Он постоял, глядя на подставку для ножей размером с маленький рюкзак, из которой торчали рукоятки, казалось, всех когда-либо придуманных видов поварских ножей. Он достал один и взвесил в руке. Sabatier. Как же можно просто так вставлять этот шедевр в подставку. Он убрал его обратно в щель и заглянул в кухонное мусорное ведро, где не нашлось ничего, кроме целлофановой подложки.