Дэйв Хатчинсон - Осень Европы [litres]

Теперь они были везде – албанцы только в том, как их польский, английский или немецкий разбавлялся албанскими словечками, а мечты – образами утраченной родины.

Но все-таки, насколько понимал Курьер, не цыгане.

Он запер за собой дверь и остановился, осматривая коридор. На крючках на стене беспорядочно висели куртки и пальто. На полпути по паркету мягко рассыпалась куча ботинок и кедов. Стоял запах переваренной капусты, подгорелого нута и дешевого аэрозольного освежителя воздуха. В дальнем конце коридора была нараспашку открыта дверь в туалет. Курьер поморщил нос.

Момент тишины. Затем могучий удар снизу возвестил начало нового трека. С кучи обуви скатилась поношенная баскетбольная кроссовка.

Курьер прошел по коридору на кухню. В раковине свалены кучей кастрюли и сковородки. На столе – многодневный запас грязных тарелок. Дверцы буфета раскрыты. На разделочных поверхностях – пустые пачки молока. Пара грязных вилок и столовый нож – на линолеуме у холодильника. Курьер хотел было заглянуть в холодильник, но передумал.

В гостиной все подушки с софы и кресел сняли и грубо свалили кучей посреди комнаты, рядом с миниатюрным Стоунхенджем из бутылок Eisbrau и разными пультами от развлекательного центра.

Курьер извлек из кучи подушку, уронил на кресло и рухнул сам, потирая глаза. Каждый раз одно и то же. Льюису, его соседу, как будто не хватало генов чистоты. Курьер уходил на Ситуацию, и, какой бы она ни была далекой или сложной, когда он возвращался вымотанный, или скучающий, или взвинченный (а однажды – со свежей зашитой раной на ноге), квартира всегда выглядела так, словно он делил ее с маньяком.

Он встал и подошел к окну, взглянул на узкую улицу, затем на балконы и занавешенные окна здания напротив, затем на кривобокую топографию крыш, переулков, уличных кондиционеров и спутниковых тарелок. Слегка выгнув шею, он увидел пути метро, бегущие параллельно Фаррингдон-роуд. Поезд линии «Метрополитена», узнаваемый на расстоянии, потому что компания «Метрополитен» до сих пор не модернизировала свой вагонный парк, с лязгом прокатился по путям от туннеля к туннелю и скрылся. Поднялась и заволновалась на темнеющем топазовом небе колоссальная аморфная стая скворцов.

Входная дверь открылась и захлопнулась.

– Это ты, Сет? – окликнул Льюис.

Курьер подошел к двери гостиной. Льюис снимал куртку, у его ног медленно оседали огромные кучи желто-белых хозяйственных сумок «Европа Фудс», рассыпая на пол консервы с бобами, ямсом и окрой. Верный признак, что есть в доме нечего: Льюис ходил в супермаркет, только если альтернативой был голод, и не заказывал еду на дом, потому что верил, что Они ведут учет.

– Хорошо съездил? – спросил он, бросив куртку в приблизительном направлении вешалок.

– Неплохо.

– Отлично, – Льюис согнулся и вплел пальцы в узлы ручек сумок. – Я не успел убраться.

– Я заметил, – сказал Сет.

Льюис выпрямился, поднимая сумки с пола. У одной прорвалось дно, и повсюду раскатилась сотня яблок.

– Упс, – сказал Льюис.

Мировоззрение Льюиса походило на сложную территорию пересекающихся теорий заговора. Он не доверял ни правительству, ни полиции. Он отказывался верить всему, что показывали по новостям. Однажды пьяной ночью он рассказал Сету, что по крайней мере десять процентов пассажиров, путешествующих рейсами «Бритиш эйрвейс», никогда не достигают пункта назначения.

– Статистический факт, – сказал он, мудро кивая и сковыривая крышку с очередного «Будвара».

– А куда же они деваются? – спросил Сет, сам не намного трезвее Льюиса. Тот наклонился вперед и понизил голос до заговорщицкого шепота.

– Мадагаскар. Гигантский концентрационный лагерь.

Сет задумался.

– Зачем?

Льюис выпрямился.

– Не знаю, – сказал он. Помахал бутылкой Сету. – Но ты берегись, когда в следующий раз сядешь на рейс BA, старина. Попомни мои слова.

Распаковка покупок после нечастых экспедиций Льюиса сама по себе была приключением. У Льюиса была теория, что в штрих-кодах есть что-то подозрительное, что Они отслеживают каждый товар со штрих-кодом и составляют пространные списки с целью столь же зловещей и ужасающей, сколь и непознаваемой.

И потому походы в супермаркет неизбежно кончались сваленными на кухонном столе сумками и пакетами, над которыми с ножницами сутулился Льюис, срезая штрих-коды, чтобы потом сжечь. Когда Сет впервые это увидел, он осведомился, не нуждается ли его сосед в регулярных приемах лекарств, но оказалось, что Льюис – относительная диковинка: совершенно здоровый человек с целиком иррациональным мировоззрением. Иногда Сет спрашивал себя: а что, если Льюис в чем-то прав? А потом обычно спрашивал себя, что бы подумал Льюис, если бы знал, чем его сосед зарабатывает на жизнь.

В отсутствие Сета квартиру посетил хозяин – невероятно старый малазиец, которого Льюис без всяких причин прозвал Жадным Ублюдком, – и вручил Льюису очередное письмо счастья и радости – повышение квартплаты. Само по себе это не было проблемой. Сет был вполне обеспечен, а Льюис зарабатывал поистине колоссальные деньги, разрабатывая рекламные кампании для продуктов, у которых однажды срежет штрих-код. И тем не менее Жадный Ублюдок не мог сказать даже приблизительно, когда прибудет замена их недавно почившей стиральной машине.

А это означало, что около полдесятого вечера Сету пришлось сидеть на мягкой скамейке в неоновом свете и тропической жаре местной прачечной, глядя, как его нижнее белье выделывает кульбиты в машинке. Ах, бесконечная романтика жизни Курьера…

Последние пару месяцев выдались загруженными – четыре или пять Ситуаций подряд, когда надо было летать в Варшаву, Брюгге, Барселону и Никосию, забирать запечатанные пакеты и лететь с ними в Берлин, Чикаго, Дублин и Копенгаген. В последней Ситуации потребовались поезд, автобус и поездка на такси до Нарвика, тайный побег через магазин и отход через Хельсинки. Первые три Ситуации были простыми передачами корпоративной информации – рутина. От дела в Нарвике пахло промышленным шпионажем. А может, и настоящим; Централь обычно косо смотрел на настоящий шпионаж, предпочитая оставлять его государствам, но на практике, в поле, было невозможно понять, у кого принимаешь посылку, невозможно знать, что находится в пакете. Проводишь скачок, берешь деньги, говоришь себе, что поддерживаешь дух Шенгена, и забываешь обо всем.

Открылась дверь, в парную прачечной повалили клубы холодного воздуха. Сет оторвался от книги. В дверях стояла женщина средних лет в байкерских ботинках, американских армейских штанах цвета пустынного камуфляжа и объемном черном свитере, в каждой руке она держала по синей целлофановой продуктовой сумке. Когда дверь за ней закрылась, она прошла вдоль стиральных машин, выглядывая незанятую. Сет вернулся к книге.