Лэйни Тейлор - Мечтатель Стрэндж [litres]

Лазло кивнул. Кого он видел теперь, глядя на Эрил-Фейна? Героя? Палача? Исключали ли они друг друга, или палач всегда будет затмевать героя? Могут ли они существовать бок о бок, две противоположности, как любовь и ненависть, которые он терпел три долгих года?

– У меня не оставалось выбора, – сказал Богоубийца. – Мы бы не вынесли, если бы они выжили. Магия ставила их выше нас, и они бы снова поработили нас, когда выросли. Риск был слишком велик.

Слова звучали так, будто их произносили уже много раз; взгляд мужчины молил Лазло о понимании. Тот делал вид, что не замечает. Когда Сарай рассказала ему, что сделал Эрил-Фейн, он полагал, что Богоубийца раскаивается. Но вот же он – защищает свои убийства!

– Они были невинными.

Воин весь съежился:

– Знаю. Думаешь, я этого хотел? Другого пути не было. Для них не было места в этом мире.

– А сейчас? – спросил Лазло. Внутри него все заледенело. Не так он представлял себе эту беседу. Они должны были придумать план. Вместо этого на его вопрос ответили молчанием, которое можно интерпретировать только как «для них все еще нет места в мире». – Она ваша дочь, а не какое-нибудь чудовище! Ей страшно. Она хорошая.

Эрил-Фейн съежился пуще прежнего. Женщины сплотились вокруг него. Азарин бросила Лазло предостерегающий взгляд, а Сухейла взяла сына за руку.

– А как же наши погибшие, запертые в цитадели? – спросила она. – По-твоему, это хороший поступок?

– Это не ее вина, – возразил Лазло, и не для того, чтобы приуменьшить угрозу, а просто чтобы оправдать Сарай. – Должно быть, это делает кто-то другой.

Эрил-Фейн вздрогнул:

– Другой?!

До чего же глубоко проникли корни ненависти, подумал Лазло, наблюдая, как даже теперь, несмотря на покаяние и отвращение к самому себе, пожирающие его изнутри, как пятнадцатилетняя язва, Богоубийца все равно не может решить, рад он или боится, что божьи отпрыски живы.

Что же касается Лазло, это знание вызывало в нем тревогу. Его живот скручивало от страха, что он не может доверять Эрил-Фейну.

– Есть и другие выжившие, – вот и все, что он сказал.

Выжившие. Сколько всего вкладывалось в это слово: сила, стойкость, удача – а еще тень любого преступления или жестокости, которую пережили. В данном случае этим преступлением, этой жестокостью был Эрил-Фейн. Они пережили его, и теперь воина омрачала тень.

– Сарай спасла нас, – тихо произнес Лазло. – Теперь мы должны спасти ее и остальных. Вы, Эрил-Фейн. Решение за вами. Народ к вам прислушается.

– Все не так просто, Лазло, – вставила Сухейла. – Тебе никогда не понять нашу ненависть. Она как зараза.

Он только начинал понимать. Как там выразилась Сарай? «Ненависть использованных и измученных, которые были детьми использованных и измученных, и чьи дети станут использованными и измученными».

– Что вы хотите этим сказать? Что вы собираетесь делать? – Лазло собрался с силами и спросил: – Убить их?

– Нет, – покачал головой Эрил-Фейн. – Нет.

Это был ответ на вопрос, но прозвучал он так, словно Богоубийца защищался от кошмара или удара, как если бы сама мысль об этом приравнивалась к атаке и он не мог ее вынести. Воин спрятал лицо в ладони и склонил голову. Азарин наблюдала за ним, не приближаясь; ее глаза стали темными, влажными и до краев наполненными болью, будто она сама из нее сделана. Сухейла со слезами опустила здоровую руку на плечо сына.

– Я использую вторые шелковые сани, – сказал он, поднимая голову. В то время как глаза женщин стали мокрыми, его оставались сухими. – А затем поднимусь и встречусь с ними.

Азарин и Сухейла тут же начали возражать.

– И преподнесешь себя в качестве жертвы? – спросила воительница. – И чего ты этим добьешься?

– Я так поняла, что вам едва удалось спастись, – ласково заметила Сухейла.

Богоубийца посмотрел на Лазло, и в его взгляде читалась такая беспомощность, словно он хотел, чтобы ему сказали, как поступить.

– Я поговорю сегодня с Сарай, – предложил юноша. – И узнаю, может ли она убедить остальных заключить перемирие.

– Откуда ты знаешь, что она снова явится?

Лазло покраснел и забеспокоился, что они все поймут по его лицу.

– Она обещала, – соврал он. У них не хватило времени договориться о следующей встрече, но в этом не было нужды. Лазло не мог дождаться наступления ночи и не сомневался, что Сарай чувствует то же самое. В следующий раз он не станет ждать рассвета, чтобы привлечь ее к себе. Он прочистил горло. – Если она скажет, что это безопасно, завтра мы сможем подняться к ним.

– Мы? – спросил Эрил-Фейн. – Нет. Ты не полетишь. Я не буду рисковать чужими жизнями.

Азарин резко отвернулась, и в ее блеклых глазах Лазло увидел оттенок мук любви к человеку, который не любил даже самого себя.

– Нет уж, я полечу с вами, – не дерзко, но решительно заявил Лазло. Он представлял, как сойдет с саней на ладонь серафима, и Сарай будет ждать его, такая же реальная, как его плоть и кровь. Он должен полететь туда. Как бы эти мысли ни отразились на его лице, Эрил-Фейн больше не пытался его отговорить. Что же касается Азарин, она тоже не останется здесь. Но сперва на их условия должны согласиться пятеро жителей цитадели, а до завтрашнего дня это невозможно.

Тем временем им нужно закончить другие дела. Лазло планировал пойти утром в Ратушу торговцев и лично попросить Солзерин и Озвина придумать правдоподобное оправдание задержке с запуском вторых шелковых саней. Все ждут, что они повторят свой вчерашний подъем, но успешно, а это временно невыполнимо.

Они продолжат хранить тайну от жителей Плача. Эрил-Фейн подумывал скрыть правду и от тизерканцев, волнуясь, что она вызовет слишком много суматохи и в конечном итоге о ней узнают все. Но Азарин твердо стояла на своем, аргументируя это тем, что воины должны быть готовы ко всему.

– Они справятся, – сказала она, а затем тихо добавила: – И им пока необязательно знать всю правду.

Лазло догадался, что женщина имела в виду Сарай и того, чья она дочь.

– Я одного не понимаю, – сказал он, готовясь уходить. Ему казалось, что главная загадка напрямую связана с божьими отпрысками. – Сарай сказала, что в тот день в яслях их было тридцать.

Эрил-Фейн быстро опустил взгляд на руки. Его скулы заходили желваками. Лазло было неловко продолжать этот кровавый допрос – и он сомневался, что действительно хочет услышать ответ, – но тема слишком важная, чтобы в нее не углубляться. – И хотя это… немало, их должно было быть гораздо больше.

Он представлял ясли как ряды одинаковых колыбелек. Поскольку он не был в цитадели и не видел, что там все из мезартиума, в его голове возник образ грубых деревянных кроваток – немногим больше открытых ящиков, – как те, в которые укладывали маленьких сирот монахи в аббатстве.