Ярослав Веров - Земля 2.0 (сборник)

— Кордо… что?

— Забор пуповинной крови плода. Посмотрю на хромосомный состав. Если присутствует игрек-хромосома…

— То что?

Боровой поднял голову и задумчиво взглянул в лицо предпринимателю.

— То значит ваш Ксяо Лонг не врал. По меньшей мере. Вопрос в том, откуда она взялась…

Говоря это, Боровой натянул свежую пару перчаток и принялся набирать что-то на панели диагноста. Прибор в ответ выдвинул тонкую длинную иглу. Свет фонаря блеснул на ней рыжей каплей. Такая же тонкая, длинная игла, казалось, вонзилась в позвоночник Гудвина.

«Не надо!» — мысленно заорал охотник. Он словно зачарованный смотрел, как игла медленно приближается к обложенному салфетками участку на животе самки… туземки… женщины?

«Не трогай ЭТО!» Он закричал бы вслух, но язык словно прирос к небу. Игла дрогнула и резко пошла вниз. И все исчезло.

Я проснулся опять. Я помнил, как Я-Тигр швырнул палку в Страх, и Страх упал. Но победы не было. Страх продолжал зудеть. Потом Я помнил белую вспышку и сильную боль, после которой какое-то время вокруг была одна колыхабельность. Только совсем не радостная, а сильная и цепкая. В ней кто-то тянул Я вниз, но Я рванулся и выскочил наверх.

Я ощутил, что шкура перемещается, и это было странно. Шкура была как деревянная, как кусок древодома, и совсем не слушалась толчков Я. Однако кто-то двигал шкуру извне. Надо было осмотреться, но сначала Я осмотрелся внутри. Желто-полосатый Я-Тигр свернулся в уголке Я и тихонько скулил. Все-таки он был слишком труслив, чтобы одолеть Страх. Однако выбрасывать его Я пока не торопился, в Я-Тигре еще была полезность. Он помнил много полезного из внутри Страха. Особенно одно: длинное, очень длинное, ужасное НЕ МОЕ. Оно сильно пугало Я-Тигра и было сама правильность. Мертвый Тигр внутри Страха называл его Каа. Каа умел давить, поглощать, заставлять становиться МОИМ. Каа заставил Бандар-логов прийти к нему и поглотил их. Только он делал это не как Я-Тигр, не извне, а внутри. Внутри Бандар-логов, которые были очень похожи на чужие пустошкуры. Очень правильно! Так и надо поступить. Я-Тигр подвинулся, уступая место Я-Каа.

Я-Каа ощупал все вокруг. МОЯ неподвижная шкура, как плодовая коробочка, в которой Я-Тигр и Я-Каа и, наверное, еще много кто Я — раз. Страх, напуганный, но все еще страшный, неправильный, неподатливый — два. Большая пустошкура, тоже неправильная, но немного податливая ( « Ко мне, мои Бандар-логи », — тихо позвал Я-Каа) — три. И еще одна, хорошая, правильная, податливая пустошкура, лежавшая сейчас в пещере Страха, — четыре. Может быть, не пустошкурой. Может быть, МОЕЙ, моим извне. Страх звал пустошкуру «Манишей» (слово, обозначавшее всех рыжеволосых внутри Страха). Маниша понравилась Я. Я представил, как уютно может быть в ней. Жаль, что один крошечный червячок (большая пустошкура звала таких червячков «генами») в Манише был неправильный. Он мешал Манише поселить в себе Я. Я-Каа пожелал правильность. Пожелал нужность. Червячки-гены в Манише зашевелились, сплетаясь в новый полезный узор.

Затем Я-Каа переключил внимание на большую пустошкуру. У нее внутри было много интересного. Наблюдая за тем, что прячется внутри нее, Я-Каа становился сильнее. Новые слова выплывали из розового приятного забытья. Слова знания, которое могло победить Страх.

Дафнии размножаются партеногенезом. При благоприятных условиях у дафний появляются только самки. Если условия начинают меняться (например, водоем, в котором живет популяция дафний, высыхает), дафнии переходят к двуполому размножению. Из тех же яиц выводятся самцы, которые оплодотворяют самок. Самки откладывают яйца. Оплодотворенные яйца покоятся на дне водоема и способны выдержать высыхание.

Я не знал, что такое «дафнии», и «партеногенез», и даже «водоем», и дернул Я-Каа за длинный хвост. Тот недовольно зашипел, всматриваясь глубже. Внутри большой пустошкуры все объяснялось так:

« Дафнии » — это МОЕ. Мои шкуры.

« Водоем » — это древодом.

« Высыхание » — это Страх. Когда Страх приходит и убивает мои шкуры, древодом высыхает.

Тогда пустошкуры начинают сливаться в чреве древодома, и в правильных шкурах появляется… Я.

« Оплодотворенное яйцо » — это Я! Я нужен, чтобы пережить высыхание.

Большая пустошкура задавалась вопросами. В ней было очень много вопросов. Она хотела узнать как, и почему, и зачем. Хотела посмотреть на червячков и понять, как они сплетаются. Обнаружив это, Я вздрогнул. Удивление. Большая пустошкура, которая уже начала меняться после зова Я-Каа, но еще не замечала этого, хотела изучать Я! Забрать часть Я? Уменьшить МОЕ? Вот это, эта… «игла» — она нужна, чтобы воткнуться в Я? Чтобы сделать боль? Наверное, решил Я, это Страх приказывает большой пустошкуре делать больно. Страх хочет, чтобы древодом высох, а все пустошкуры, уже мертвые, поселились внутри него. Чтобы они стали ИМ. Но будет не так.

Пока Я-Каа продолжал заполняться образами и знаниями, Я-Тигр поднял Манишу. Маниша была хороша. Гибкая, сильная. МОЯ. Она кралась в ночи, словно самка Я-Тигра, шаг за шагом приближаясь к ничего не подозревающему Страху. А затем, схватив дымовую трубку со спящими пчелами (« Винтовка », — подсказал сытый Я-Каа), с размаху ударила Страх по затылку.

Он долго не всплывал из небытия. В небытии горел костер, вокруг него плясали голые обезьяны по имени Бандар-логи. Няня гнусавым голосом читала сказку про то, как детей капитана Гранта схватили каннибалы. Каннибалы и были Бандар-логи. Каннибалы хотели съесть маленького Гудвина. Няня схватила своего воспитанника за шкирку и, держа над костром (пятки тут же начали поджариваться, и запахло горелой плотью), спросила: «Как ты посмел меня утилизировать?!» «Но это все мама!» — попытался возразить Гудвин, однако няня, сердито фыркнув, разжала пальцы. И он полетел в оранжевый злой огонь.

Гудвин рывком вырвался из дурного сна — и понял, что сон не кончился.

Оранжевое пламя плясало по стенам палатки. До Гудвина не сразу дошло, что это свет фонаря, и пляшет он всего-то в машинной имитации язычков огня, колеблемых ветром. Ветер тоже был. Он ухал, стенал, несся где-то снаружи, над саванной, он рвал и пинал палатку, как раздраженный прохожий, пинком откидывающий с дороги пакет с мусором.

Что-то было еще. Взгляд. Туземка. Туземка смотрела из темноты в углу палатки. Гудвин с трудом повернул голову, но в углу палатки сидела Маниша. Его Маниша. В оранжевом свете фонаря глаза ее казались почти черными, с рыжими костряными искорками. Она сидела на корточках, обняв руками колени, и молча пялилась на него, Гудвина.

— Мани…

Гудвин осекся. Собственный голос предал его и ударил по вискам, по затылку так, что Гудвину снова пришлось зажмуриться. Когда он открыл глаза во второй раз, то увидел Борового. Ветеринар вел себя странно. Он стоял, покосившись набок, опираясь всем весом на левую ногу, и тряс головой, словно хотел вытрясти воду из уха. Почувствовав взгляд Гудвина, Боровой обернулся к нему. Предприниматель вздрогнул. Глаза Борового, прежде серо-голубые, тоже как будто почернели из-за расширившихся зрачков.