Ярослав Веров - Земля 2.0 (сборник)

Зажурчала вода: это обмочилась девушка. Она же издала протяжный мяукающий звук. Юноша наконец смог проглотить рыбу и сразу же оскалился облепленными блестящей чешуей зубами.

— Хорошо, дети мои. — Аллоизий, попятился. — Уходим-уходим…

Мы отступили к скалам. Адам и Ева так и стояли — в ожидании схватки, я почувствовал к ним жалость. Когда нагромождение глыб закрыло этих испуганных детей от нас, я наконец смог откашляться.

— Господи… — Привалившись к скале, я поглядел на Аллоизия. — Да как такое может быть?

— Ты сам все видел, Овощ, — отозвался экзорцист, потирая губы.

— Им лет по шестнадцать! — Я едва сдерживал эмоции. — Марсианское чудо произошло восемь лет назад! Я хочу сказать, что они не успели бы повзрослеть…

— Брат мой, они не смогли бы заботиться о себе самостоятельно, — проговорил, озираясь, Аллоизий, — если бы когда-то были младенцами.

— Значит, они появились на свет сразу взрослыми? — Я схватился за бешено колотящееся сердце. — Значит, их создал Всевышний?

Аллоизий странно посмотрел на меня.

— Все во Вселенной создано Всевышним. — Судя по его тону, он был удивлен моим вопросом. Но одно дело — верить, не требуя каких-либо доказательств, другое — когда эти самые доказательства вдруг начинают сыпаться тебе на голову как из рога изобилия. Сразу становилось как-то не по себе. Я бы не назвал эти ощущения неприятными. Они были просто странными, необычными. К этим новым знаниям нужно было привыкнуть.

— Что ты заметил еще? — полюбопытствовал Аллоизий, отдирая меня от скалы: я сам понимал, что нужно поскорее собрать сети и вернуться на «Святого Тибальда».

— О, они были напуганы, — сказал я.

— И это странно, ты не находишь? — Аллоизий подергал себя за бороду. — С чего бы им нас бояться? Обычно дикие животные, которые в первый раз видят человека, ведут себя нейтрально по отношению к нему.

— Но они не животные, — возразил я. — Они приняли нас за соперников по экологической нише.

Аллоизий развил мысль:

— Что-то или кто-то успел их напугать до нашего появления, брат. У них сомнения относительно своего места в пищевой цепи, посему они готовы отстаивать право не быть чьей-то добычей. Кто же заразил их этими сомнениями? Не тот ли, кто разбил брату Жану Батисту голову кирпичом, а Якову — молотком?

— Я не знаю, я запутался.

— Заметил ли ты… у них был ребенок. — От этих слов Аллоизия у меня поплыло перед глазами. Я вспомнил, как сам однажды пошел в туман на детский плач и едва не погиб. Значит, то было не видение! Значит, я действительно мог слышать, как плачет младенец! Голова кругом от всего этого… — Они его потеряли. Тельце малыша до сих пор находится рядом с пещерой. Они не знают, что такое погребение. — Экзорцист быстро перекрестился.

— Господи… — прошептал я, остановившись. — Неужели кто-то убил их малыша?

— Ну… — Аллоизий потер оттопыренную губу. — Тут не все так однозначно. Мало ли от чего мог умереть младенец в эдаких первобытных условиях. Но твое предположение имеет место, Овощ. Я все больше склонен думать, будто что-то держит этих детей Божьих в страхе.

— Надо же! — всплеснул руками я. — Они только появились на свет — и тут такие испытания!

— Да, Господь умеет проверить на прочность, равно как умеет он и карать.

— Нужно рассказать поскорее профессу! Нужно рассказать братьям!

— Франциск. — Аллоизий вздохнул. — Кто-то убил Якова, Станислава и Жана Батиста. Насчет Михаила я не уверен, но в свете последних событий может оказаться, что произошедший с ним несчастный случай тоже был спланированным убийством. Эти эпизоды похожи друг на друга лишь отчасти, смерть Станислава вообще стоит особняком… Я пытаюсь собрать мозаику, но пока ничего не выходит: слишком разрозненны фрагменты. Боюсь, что картина в конечном счете может оказаться еще более ужасной, чем мы себе представляем… либо вообще не сложится.

Я почесал затылок: мы и так сполна хлебнули горя. Не хотелось думать о том, что все может быть еще хуже.

— Поэтому, Франциск, давай пока не будем распространяться о нашем открытии, — продолжил Аллоизий. — Я хочу еще какое-то время понаблюдать за братьями, чтобы наверняка исключить их причастность…

— Как это — не распространяться? — разволновался я. — Это же такое открытие! Это же Адам и Ева Марса! Даже профессу не расскажем, что ли?

— В глобальном смысле их появление не более удивительно, чем преображение Марса. Они, лишайники, мошкара… — Аллоизий помахал перед лицом ладонью. — Все это — грани одного Великого Замысла. Посему прошу тебя — никому ни слова. Хотя бы ради этих невинных детей.

— Ладно… — Я надул губы.

— Вот и славно, брат, — улыбнулся Аллоизий.

Томаш подметал в шлюзе «Святого Тибальда». Вид монаха был мрачен, под глазами пролегли лиловые тени.

— Все ли в порядке? — с ходу поинтересовался Аллоизий. — Как Маттео?

— Маттео приводит в порядок панели на западной стороне, — ответил Томаш. — Час назад он закончил восточную сторону и спустился в лагерь. Был он в полном порядке.

— Слава Всевышнему, — кивнул Аллоизий.

— Профессу совсем худо, братья, — сообщил тогда упавшим голосом Томаш. — Он просил всех собраться у него как можно скорее. Хорошо, что вы вернулись пораньше. Боюсь, что Маттео может не успеть…

Эта новость привела меня в замешательство и, что называется, заставила спуститься с небес на землю. В душе возник диссонанс: одухотворенность, которую я испытал, побывав, образно говоря, на страницах Книги Бытия, вступила в разногласие с пробудившимся страхом и болью.

Я вообще не представлял, что будет с миссией и общиной, если професса, упаси Боже, не станет.

Томаш заглянул в ведро со скромным уловом.

— Не густо, — пробурчал он все тем же безжизненным тоном. — Однако брат Овощ выглядит вдохновленным и глаза у него искрятся, как у блудливой женщины. Похоже, твое общество, Аллоизий, подействовало на него самым благодатным образом.

— Хм… — Экзорцист забрал у меня свернутые сети и похудевший рюкзак. — Что у нас со связью с Землей?

— Связь у нас отныне только с Господом. — Томаш посмотрел на обложенное тучами небо, а затем снова принялся мести пыль.

С этим было трудно поспорить. Аллоизий еще раз хмыкнул и поднялся по трапу.

— Франциск! — позвал он, бросив взгляд через плечо.

Я отнес рыбу на камбуз. Дверь в отсек-келью професса была приоткрыта, и в коридоре отчетливо слышалось, как он стонет, мечется в койке и борется за каждый вдох. А еще во всех отсеках «Святого Тибальда» ощущался запах крови и гноя. Почуяв его, я сразу понял, что Габриель обречен.

На камбузе было грязно. Для полной картины не хватало только бегающих по стенам тараканов. Я быстро убрал на столах, собрал объедки, очистки и прочий мусор в освободившееся ведро и отнес в производственный отсек, где пыхтели на холостом ходу «Давид» и «Голиаф». Я заметил, что оба принтера тоже нуждаются в хорошей чистке. На передней панели «Давида» темнели пятна пригоревшего синтетического жира. Я открыл приемный порт «Голиафа» и увидел, что отсек для загрузки сырья практически полон. Сначала я опешил, а потом понял: уже который сол мы ничего не строим, не ремонтируем, а только посыпаем себе головы пеплом, пытаемся разобраться с обрушившимися на нас бедами и протянуть просто еще один день.