Наталия Нестерова - Витязь. Тенета тьмы

Котик, вспомнив стычку с Мурбуком, поежился. Он не знал, что сказать, — Маруся, Маррусенька, такая теплая и щедрая телом, ненасытная северная баба, словно обточилась тут душой. Обточилась так, что он сам теперь не вщелкивался в пазы ее жизненных установок.

— Я же н-не мешаю, н-ну…

А все равно было обидно.

— Уйдете отсюдова, — продолжала Маруся, — я тут на хозяйстве буду. С Мастером уж уговорилась. Оставит он мне инвалидов прошлых войн и немного из тех, кто помельче. Я-то сначала хотела кого половчей выбрать… не дал. Но и с этими отскребем тутошнее Темное Сердце так, что снова забьется. Отсидимся, пока вы пауков перебьете. В сокровищнице… инвентаризацию… у меня не забалуешь.

— М-маруся…

— А тебе спасибо. — Маруся потянулась, обняла жаркими руками широкие орочьи плечи и алкогольно поцеловала прямо поверх клыков. — Я же за тобой сюда пошла, дурень ты эдакий. Увидела вас троих… Пашку тогда вот, на озере… корабль. И поняла, что не сидеть мне больше в своем Приполярье. Вот не сидеть и все. Взяла ведро груздей — и в город. Там на твоей хате Алинку встретила.

Котяра представил, как это могло быть, и заулыбался.

— Мар-руся — королева ор-рков, — сказал он.

— А что? — решительно сказала Маруся. — Хоть и орков, а все ж королева! Я им тут устрою… принципы социалистического реализма… сухой закон, явку по петухам. Кто не явился — тот драит плац зубной щеткой.

— Сначала расскажи им, что такое зубные щетки, — чуть грустно муркнул Котик.

— И эльфу тому спасибо увечному. Так отходил Мурбука, когда он на тебя полез, что в бой он теперь не годен. Останется орчина при мне. Стало быть, война его не сожрет. А то не хотелось бы, как бабка, — добавила Маруся. — Как поженились они в сороковом, так и сгинул он в сорок первом. Буду думать. У кого зерна попросить, у кого воды. Тут то сушь да пепелище, то топь вонючая. Не страна, а кошмар. Но ведь и не такие целины поднимали, а, Димка?

— Ты поднимешь, — горячо согласился Котик и ринулся было лобызнуть еще раз — но Маруся отодвинула его и встала.

— Ладно. Хорошо тут с тобой посидеть было, да дела у меня. Шарится там по комнатке один такой… — Маруся показала руками маленькое, широкое. — Камешки выковыривает. Нехорошо это. Пойду поговорю по-дружески. Евреи мне еще в Москве не показались…

— Тр-рорин это, — улыбнулся Котов. — Двер-рг.

— Да хоть Толян, хоть Колян. Надо кармашки потрясти да спать выставить. И ты ложись. С утра эльфы и орки в бой, я останусь с бабами тут, а Мастер с Алинкой на дирижабле, — выговорила Маруся. — Отдыхай, городской. Спать надо. И это… оружие себе подбери. А то вон… поколотили тебя.

Котик проводил шагренево-серебряную фигуру Маруси… и с томным вздохом уставился на звезды. Было и досадно, и телесно голодно, и свободно в то же время.

Тайтингиль твердо вознамерился идти к звездам. Что же, теперь — с ним. До последнего. До самого последнего паука.

Изломанная тень, которая притаилась в камнях, подкралась ближе.

— Ты станешь беречь его, Котов, — сказал Гленнер. — Я слышал твой разговор и понимаю, о чем ты сейчас думаешь. Забирай завтра Вайни, поедешь на ней, это самая умная кобыла из тех, что мне попадались. Она станет убивать пауков и защищать тебя. Я останусь тут, с Маруссой. Открою ей воду. Чистую воду, чтобы в Морум вернулись деревья и цветы. Это странно, но достойно. Темная страна снова сделается зеленой. А ты береги Тайтингиля в бою так, как столетия берег я. Особенно теперь, когда он… когда…

Котик сграбастал калеку в лапищи, ткнулся в него башкой и замер.

— Я думал погибнуть, наконец, — продолжал Гленнер. — Принял решение. Но я увидел человека со звезд… послушал его речь. И в моей душе снова есть надежда, Котов. Надежда избежать Чертогов. Я терпелив. Я подожду. И я нужен большой женщине. Я помогу ей. Ты можешь быть спокоен. А если когда-нибудь вам потребуется убежище — что же, уже не Золотая Роза, а Темное Сердце будет ждать вас.

Котов муркал что-то согласное и даже успокоительное, но на душе у него было вовсе не спокойно. Орк снова полюбовался на украшение в виде изломанных и частично зажаренных пауков, постоял, тяжело вздыхая, и побрел искать Тайтингиля.

Отыскал — эльф растянулся на сеновале, как и говорил, и недвижно смотрел в пролом крыши в звездное осеннее небо, накрывшее Морум сияющим конусом.

Котяра поерзал и приткнулся рядом, почти коснувшись головой золотой макушки своего витязя. И тоже замер в благоговении. А спустя десять или пятнадцать минут сладко уснул.

— Ну что, еще по одной?

Маруся разливала.

Алинка и Ольва синхронно подставили стаканчики.

— А ты кто была-то там? Дома? — спросила Маруся.

— Я… каскадером была. Актрисой хотела стать. Но не получалось, не умею я петь, только эльфы и научили. С трудом давалось… как со мной менестрель маялся — отдельная история, — выговорила Ольва. — И как актриса я тоже не очень. Но около кино по мелочам, что получится. Где-то проскакать, где-то сняться в кадре без лица или в гриме. Как-то так.

— А я так и не поняла, чем хотела бы заниматься. — Алинке приходилось хуже всего. Злой напиток забрал ее и словно выжег изнутри, и она то принималась плакать, то щелкала найденным в заполярных баулах сигнальным пистолетом, то, почти раздирая себе щеки, пыталась утереть слезы. — Я не хотела как все. Что угодно, только не как все. Мама… мама просила. Сколько скандалов было. Просила… диплом. Теперь понятно, какая это ересь. Зачем диплом?.. Какой диплом?.. Жизнь не про дипломы. Жизнь… про жизнь. Про любовь. До смерти. До Мастера Смерти…

Смертей твой черт белоглазый тебе сколько угодно устроит, — мирно проворчала Маруся. — А я пять раз поступать ездила в Мурманск. Так хотела вырваться… учиться. Стать кем-то. Ну кроме продавщицы, я в магазинчике-то подрабатывала еще со школы. Мужики алкашня, хоть своя, а алкашня. Пять раз, Алин. И не прошла. До слез, до истерик с водочкой. Ну школу-то я как заканчивала? Соберет грузовичок детей на уроки, хорошо. Не соберет, надо час пешком по тракторной колее топать… как пятый раз не прошла в текстильный — все. Отрезало. Поломалось что-то во мне. Ну… пыталась сама английский учить. А что, пригодился раз. Уже когда поняла, что не быть мне ученой, — копила три года, доехала до Турции. А там — наша алкашня! Гив ми э дринк. Чуть попобритее, но та же самая… и так мне тошно стало… замуж за своих не хотела, на кого ни посмотришь — с души воротит.

— А Мурбук чего, загляденье, что ли? — не совсем членораздельно проговорила Алинка.

— Мурбук, он… с подходом. С подарком. И я против их баб красота неописанная. Ну не повезло народцу, — по-взрослому, снисходительно ухмыльнулась Маруся. — Драться вон за меня полез… Светка, Оллин-Тайр твой за тебя вот дрался?