Брендон Сандерсон - Слова сияния

– На Расколотых равнинах еды предостаточно, – возразил Лан. – У них там самосветы из ушей сыплются. Да и здесь никто не голодает. Ты преувеличиваешь. Все идет замечательно.

– Замечательно, если ты королева или один из ее подхалимов. Она даже отменила Пиры Нищих. Это достойно порицания.

Лан внутренне застонал. С девчонкой… будут сложности. Как ее убедить? Ревнитель не хотел, чтобы она натворила что-нибудь и пострадала. Или подставила его. Да, о себе он больше переживал.

Ревнители вошли в величественный восточный холл дворца. Здешние резные колонны относились к числу шедевров всех времен, и их историю можно было проследить вплоть до преддверия темных дней. Золочение на полу поражало искусностью – яркие золотые полосы поместили под ленты из духозаклятого хрусталя. Они бежали между мозаиками на полу, точно реки. Потолок украшал сам Оолелен, великий художник-ревнитель, и изображалась там буря, надвигающаяся с востока.

Пай выразила ко всему этому почтения не больше, чем к крему в сточной канаве. Она, похоже, замечала только жрецов, которые неспешно прогуливались вокруг, созерцая красоту. И перекусывая на ходу. И сочиняя новые поэмы в честь ее величества – хотя, по правде говоря, Лан избегал всего этого. Слишком уж оно походило на работу.

Возможно, поведение Пай объяснялось завистью: некоторых ревнителей выбрала сама королева. Лан попытался обратить внимание молодой жрицы на роскошь, на которую она теперь может рассчитывать: теплая ванна, прогулки верхом на лошадях из королевских конюшен, музыка и искусство…

Лицо Пай делалось все мрачнее с каждым новым доводом. Вот досада! Не сработало. Новый план!

– Идем, – предложил Лан, уводя ее к лестнице. – Я хочу тебе кое-что показать.

Лестница, изгибаясь, вела в глубины дворца. Он любил это место целиком и полностью. Белые каменные стены, золотые сферные лампы и… древность. Холинар ни разу не разоряли. Он был одним из немногих восточных городов, которые не постигла злая участь в хаосе, наступившем после падения Иерократии. Дворец однажды загорелся, но пожар потух, уничтожив восточное крыло. «Чудо Ренера» – так это называли. Началась Великая буря и погасила пламя. Лан мог поклясться, что спустя триста лет дворец все еще пахнет дымом. И…

Ах да. Девчонка. Они спускались все ниже и в конце концов вошли в дворцовые кухни. Обед уже закончился, но это не помешало Лану на ходу прихватить с одного из рабочих столов поднос с хлебом, поджаренным по-гердазийски. В распоряжении фаворитов королевы, которые могли проголодаться в любой момент, имелось настоящее изобилие еды. Быть хорошим подхалимом иной раз означало нагуливать аппетит.

– Пытаешься соблазнить меня экзотическими лакомствами? – спросила Пай. – На протяжении последних пяти лет я питалась исключительно вареным талью, по миске на каждую трапезу, и лишь в исключительных случаях съедала кусочек фрукта. Такому искушению я не поддамся.

Лан застыл как вкопанный:

– Ты ведь не серьезно?

Она кивнула.

– Да что с тобой такое?!

Жрица зарделась:

– Я из ордена отрицания. Я желаю отвергнуть физические потребности моего…

– Все хуже, чем я думал, – пробормотал Лан и, взяв ее за руку, быстро потащил через кухни. У дальней стены они нашли дверь, ведущую во двор для слуг. Туда доставляли припасы и оттуда забирали отходы. Там, под навесом от дождя, лежали груды несъеденной еды.

Пай ахнула:

– Какое расточительство! Ты привел меня сюда, чтобы отговорить устраивать бурю?! Ты добьешься противоположного!

– Была одна ревнительница, которая все это раздавала бедным, – объяснил Лан. – Она умерла пару лет назад. С той поры кое-кто пытался этим заниматься. Таких нашлось немного, но были. Еду в конечном счете забирают и обычно сбрасывают на какой-нибудь площади, чтобы бедняки в ней ковырялись. К тому моменту она уже почти вся гнилая.

Буря свидетельница, он почти чувствовал исходящий от нее жар гнева.

– Итак, – продолжил Лан, – если бы среди нас нашлась та, чье единственное желание – творить добро, подумай о том, чего она могла бы добиться. Да она накормила бы сотни человек только этими отходами.

Пай созерцала груды гниющих фруктов и мешки с зерном, которые погубил дождь.

– А теперь, – проворковал Лан, – давай подумаем о противоположном варианте. Если какая-нибудь жрица попытается отнять то, что мы имеем… что с ней может случиться?

– Угроза? – негромко спросила она. – Я побоев не боюсь.

– Клянусь бурей, – возмутился Лан, – ты решила, что мы… Детка, я даже тапочки по утрам сам не надеваю. Не тупи. Мы не причиним тебе вреда. Это слишком хлопотно. – Он содрогнулся. – Тебя отошлют прочь, быстро и тихо.

– Этого я тоже не боюсь.

– Сомневаюсь, что ты вообще чего-то боишься, – пробурчал Лан, – кроме разве что толики веселья. Но какой всем нам прок от того, что тебя отошлют? Наши жизни не изменятся, королева останется прежней, а еда в этом дворе будет и дальше портиться. Но если ты захочешь, то сможешь творить добро. Кто знает, может быть, твой пример поможет всем нам измениться, а?

Он похлопал ее по плечу.

– Подумай об этом хоть пару минут. А я пойду доем хлеб. – Он неспешно двинулся прочь и несколько раз бросил на нее взгляд через плечо. Пай присела возле куч гниющей еды и уставилась на них. Вонь, похоже, ее не беспокоила.

Лан наблюдал за ней из кухонь, пока ему не надоело. Когда же вернулся после полуденного массажа, она сидела там же. Жрец пообедал на кухне, в условиях не очень-то роскошных. Девушка по-прежнему была целиком поглощена созерцанием куч мусора.

Наконец, когда наступил вечер, Лан неспешно приблизился к ней.

– Неужели ты даже не задаешься вопросами? – спросила она под шум дождя, не сводя глаз с куч мусора. – Неужели ты не можешь остановиться и подумать о цене своего чревоугодия?

– Цене? – переспросил он. – Я же объяснил тебе, что никто не голодает из-за того, что мы…

– Я не о деньгах, – прошептала девушка. – Я о духовной цене. Той, которую платишь ты и все вокруг тебя. Все неправильно.

– О, все не так плохо, – возразил он, присаживаясь рядом.

– Все ужасно. Лан, дело не только в королеве и ее расточительных пирах. Раньше было ненамного лучше, при короле Гавиларе с его охотами и войнами, княжество против княжества. Люди слышат о славных сражениях на Расколотых равнинах, о сокровищах, но сюда ничего из этого так и не доходит.

Среди алетийской элиты еще остался хоть кто-то, кому не наплевать на Всемогущего? Конечно, они поминают его имя всуе. Разумеется, талдычат о Вестниках, сжигают охранные глифы. Но что они при этом делают? Меняют ли свои жизни? Прислушиваются ли к Доводам? Преобразуются ли они, переплавляют ли свои души во что-то более великое, лучшее?