Брендон Сандерсон - Слова сияния

– Жестоко Валам с ним поступил… – буркнул Мралл, кивком указывая на бастарда, который вышел из буревого фургона на свет.

– Не просто жестоко, – согласился Таравангиан и протянул руку, чтобы коснуться ножа, который торчал из груди старого короля, пронзив одеяло и одежду. Он поколебался, его пальцы замерли в дюйме от рукояти. – В официальных летописях бастард будет значиться отцеубийцей. Если у него было желание занять трон, теперь это будет… трудно для него самого, а для потомков – еще труднее. – Таравангиан убрал руку, так и не коснувшись ножа. – Могу ли я остаться на минуту с усопшим? Желаю произнести молитву за него.

Все вышли, даже Мралл. Они закрыли маленькую дверь, и Таравангиан опустился на табурет рядом с ложем покойного короля. Он не собирался произносить никаких молитв, но ему требовалась минута. В одиночестве. Чтобы подумать.

Сработало. Как и предписывала Диаграмма, Таравангиан стал королем Йа-Кеведа. Он совершил первый важный шаг к объединению мира, которое, как настаивал Гавилар, должно было случиться, если они хотели выжить.

По крайней мере, так утверждали видения. Видения, в которых Гавилар признался ему той ночью шесть лет назад, незадолго до его убийства. У Гавилара были видения о Всемогущем, теперь также мертвом, и о грядущей буре.

«Объедини их».

– Гавилар, я стараюсь изо всех сил, – прошептал Таравангиан. – Мне так жаль, что придется убить твоего брата.

Когда все закончится, это будет не единственный грех на его душе. Он мог поклясться в этом бризом и шквалом.

Таравангиан снова пожалел, что это не день блеска. Тогда он бы не мучился так сильно угрызениями совести.

Они придут тебе не остановить их клятвы ищи тех кто выжил когда не должен был этот узор станет твоим ключом

«Ты ее убил…»

Каладин не мог заснуть.

Он знал, что должен спать. Капитан лежал в своей темной комнате в казарме, окруженный знакомым камнем, впервые за несколько дней чувствовал уют. Мягкая подушка, матрас почти такой же хороший, как когда-то у него дома в Поде.

Его тело было измочалено, точно коврик после стирки. Он выжил в ущельях и успешно привел Шаллан домой. Теперь ему надо выспаться и исцелиться.

«Ты ее убил…»

Он сел на кровати и почувствовал волну дурноты. Стиснул зубы, выждал, пока пройдет. Рана на ноге пульсировала под повязкой. Лагерные лекари хорошо потрудились над ней; отец был бы доволен.

Лагерь снаружи казался слишком тихим. Обдав его ливнем восхвалений и восторга, Четвертый мост присоединился к выступающей в поход армии вместе с остальными мостовыми расчетами, которые должны нести мосты. Лишь малая часть Четвертого моста осталась, чтобы охранять короля.

Каладин в темноте пошарил рукой возле стены и нашел свое копье. Вцепился в него и рывком встал. В ноге тотчас же полыхнула боль, и он стиснул зубы, но все было не так уж плохо. Молодой человек принял отвар коры от боли, и это помогло. Он отказался от огнемха, который предлагали лекари. Его отец терпеть не мог эту дрянь, вызывавшую привыкание.

Каладин с трудом добрался до двери своей маленькой комнаты, распахнул ее и вышел на солнечный свет. Прикрыл глаза ладонью и окинул взглядом небо. Ни облачка. Плач, худшая часть года, начнется где-то завтра. Четыре недели бесконечных дождей и уныния. Это был Светлый год, так что даже посреди Плача Великой бури не случится. Вот беда…

Каладин страдал от отсутствия бури внутри. Она бы пробудила его разум, вынудила двигаться.

– Эй, ганчо? – окликнул его вскочивший Лопен, до того сидевший возле очага. – Тебе что-то нужно?

– Давай пойдем и посмотрим, как войско отправляется.

– По-моему, тебе нельзя ходить…

– Все будет хорошо, – оборвал его Каладин и с трудом заковылял к выходу.

Лопен поспешил к нему, сунулся под мышку, помог убрать вес с пострадавшей ноги.

– Почему ты совсем не светишься, гон? – спросил гердазиец, понизив голос. – Почему не исцелишь эту неприятность?

Каладин подготовил ложь: что-то вроде «нет нужды тревожить лекарей, исцелившись слишком быстро». И не смог это произнести. Не смог солгать члену Четвертого моста.

– Лопен, я потерял свой дар, – негромко признался он. – Сил покинула меня.

Тощий гердазиец стал непривычно тихим.

– Что ж, – наконец сказал он, – может, стоит купить ей что-нибудь красивое.

– Купить что-нибудь красивое? Спрену?!

– Ага. Вроде… я не знаю. Красивое растение или новую шляпу. Да, шляпу. Наверное, дешево будет. Она маленькая. Если портной попытается с тебя содрать полную цену за такую маленькую шляпу, стукни его как следует.

– Это самый нелепый из всех советов, которые я когда-нибудь получал.

– Тебе надо натереться карри и проскакать через весь лагерь, распевая рогоедские колыбельные.

Каладин недоверчиво уставился на Лопена:

– Чего?!

– Видишь? Теперь совет про шляпу всего лишь второй по нелепости из всех, какие ты когда-нибудь получал, так что стоит попробовать. Женщинам нравятся шляпы. У меня есть кузина, она их делает. Могу ее спросить. Тебе, возможно, и не понадобится настоящая шляпа. Только спрен шляпы. Так будет еще дешевле.

– Лопен, до чего же ты чудной.

– Ну да, гон, я такой. Единственный в своем роде.

Они продолжили путь через пустой лагерь. Буря свидетельница, он уже казался заброшенным. Приятели миновали одну за другой несколько обезлюдевших казарм. Каладин шел осторожно, радуясь помощи Лопена, но даже так быстро терял силы. Он не должен тревожить ногу. Слова отца, слова лекаря, выплыли из глубин памяти:

«Разорваны мышцы. Забинтовать ногу, уберечься от заражения, позаботиться о том, чтобы пациент на нее не опирался. Если мышцы повредятся еще сильнее, дело может закончиться постоянной хромотой или чем похуже».

– Хочешь, паланкин позову? – спросил Лопен.

– Они для женщин.

– Ганчо, в том, чтобы быть женщиной, нет ничего плохого. Некоторые мои родные – женщины.

– Ну разумеется, они… – Он умолк при виде широкой улыбки Лопена. Буря бы побрала этого гердазийца. Сколько из его болтовни предназначалось для того, чтобы создать впечатление тупости? Каладин не раз слышал, как люди шутят о том, какие гердазийцы тупые, но Лопен мог заболтать любого из таких шутников. Разумеется, половина из собственных шуток Лопена была о гердазийцах. Он, похоже, считал их особенно смешными.

По мере того как они приближались к плато, мертвая тишина уступала низкому гулу тысяч людей, собравшихся на ограниченном пространстве. Каладин и Лопен наконец-то преодолели ряды казарм и вышли на природную террасу прямо над площадкой для построения, с которой открывался выход на Расколотые равнины. Там были тысячи солдат. Большие подразделения копейщиков, чуть меньшие отряды светлоглазых лучников, гарцующие на лошадях офицеры в сверкающих доспехах.