Иван Оченков - Смоленский поход

— Да уж, я всегда подозревал, что у моей родни много талантов, но вот чтобы настолько много… ладно, я все-таки хотел бы увидеть его.

Шведский офицер сделал вид, что решает в уме сложнейшую математическую задачу и решал ее до тех пор, пока я не подкинул в воздухе серебряный талер. Лейтенант тут же выбросил вперед руку, продемонстрировав недюжинную реакцию, и едва успевшая сверкнуть монета исчезла в его широкой ладони. Через пару минут мы уже поднимались по сходням, а швед давал указания вахтенным привести арестованного.

Вскоре те притащили изможденного человека в невообразимых лохмотьях. От падения его удерживали только руки провожатых, а обритая наголо голова бессильно клонилась вперед.

— Матвей Фомин? — спросил я его по-русски, подойдя как можно ближе.

В нос остро ударил запах, какой бывает только у галерных гребцов вынужденных житье, спать, есть, и испражняться в тесноте трюмов не имея возможности выйти на свет божий.

— Был когда-то Матвей, — еле слышно прошептал заключенный, — а теперь вот кличку дали ровно собаке.

— Бывает, — сочувственно покивал я, — а профоса-то, зачем ударил?

Голова Фомина медленно поднялась, и в потухших глазах на мгновение вспыхнул, совсем было погасший огонь. Изможденные губы сложились в кривое подобие улыбки и, едва двинувшись, шепнули:

— Легкой смерти захотел…

— Не получилось бы легкой, Матвей.

— Один раз можно и потерпеть…, а ты чего пытаешь меня, ты поп что ли?

— Ага, не рукоположенный только.

Договорив это, я вернулся к лейтенанту, с интересом наблюдавшему за нашей беседой.

— Я смотрю, сударь, вас не испугали ни вид, ни запах вашего «племянника»?

— Я, как и вы, мой друг, солдат, и меня трудно испугать видом человеческих страданий или запахом гниющей плоти.

— Да уж, видно, что вы, ваша милость, видали разные виды. Кстати, я не спросил, как вас зовут.

— Вряд ли мы когда-нибудь еще встретимся лейтенант, так что, зачем вам мое имя. Впрочем, может звать меня господин Ганс. Скажите, могу ли я как-то помочь своему бедному родственнику?

— Помочь человеку, осужденному королевским судом? — Переспросил швед, — нет, это решительно невозможно!

— А как вы поступите с ним, если он, не дай бог, умрет? Скажем, на переходе к Улеаборгу.

— Тогда его похоронят в море, привязав к ногам ядро.

— Неудивительно, что Швеция такая бедная страна, раз уж по такому ничтожному поводу тратится целое ядро!

— У вашей милости, господин Ганс, есть какое-то предложение?

— Да, я бы предложил сохранить это ядро для более подходящего случая. Скажем, для какой-нибудь славной стычки на волнах.

— Бедняга Улле очень огорчится, если ваш «племянник» умрет, прежде чем он с ним посчитается.

— Ну, может быть, пригоршня серебряных монет утешит вашего профоса?

— Возможно, но он не единственный кто будет оплакивать эту безвременную кончину.

— Содержимого это кошелька, — подкинул я в воздухе мешочек, — хватит, чтобы устроить достойные поминки?

— Вряд ли, там больше полусотни талеров, — пожал плечами швед.

— Скажите свою цену, гере лейтенант.

— Я полагаю, господин Ганс, что сумма в триста талеров поможет смириться нам с потерей в шиурме.

— Однако! Друг мой, а сумма в сто талеров не сможет утешить вашу скорбь?

Каменное лицо шведа совершенно четко демонстрировало, что торг в данной ситуации неуместен. Вздохнув, я наклонил голову в знак согласия.

— Хорошо, но у меня нет такой суммы при себе.

— Тогда вам надобно поторопиться.

— Я потороплюсь, но помните, что вы взяли задаток гере…?

— Лейтенант Свенсон, старший офицер на этой галере, к вашим услугам!

*Шиурма — команда гребцов.

На следующий день я напутствовал Семена Буйносова, отправлявшегося в Новгород следить за тем, как шведы будут выводить свои войска.

— В добрый путь, князь Семен, смотри за шведом крепко. Служба твоя трудная, по лезвию ножа пройти надо. И грабежа не позволить и ссоры не допустить. Сам понимаешь, нельзя нам с ними сейчас ругаться. Особенно приглядывай за губернатором Спаре — та еще сволочь! Помогать тебе будет наш полоняник выкупленный. Он и языки знает и обращение немецкое, так что пригодится. Однако помни, он нам человек еще неведомый и потому за ним тоже приглядывай.

— Государь, это ты на его выкуп такую прорву деньжищ ухлопал? — не утерпел стоящий рядом Романов, — шутка ли три сотни ефимков!

— На него, на него Миша.

— Многовато выкупа, — покрутил головой Буйносов, — чай не князь!

— Как сказать, Семен, все же учен, да за границей жил. Такой человек может быть полезен. Да и православного из полона выкупить — дело, по любому, богоугодное.

— А он точно не опоганился?

— Если и согрешил, то покается, а если покается, глядишь, и спасется!

— А может, лучше у короля попросить было вернуть нашего человека-то?

— Знаете, ребятки, когда часто за других просишь, того и гляди скоро за себя просить придется. Король Густав мне, конечно, не отказал бы, да только я ему потом вроде как должен буду, и кто его знает, что он в ответ попросить может. Может триста ефимков по сравнению с тем совсем пустяк будет. Не говоря уж о том, что пока я во дворец попал бы, да с королем переговорил бы, эта проклятая галера уже бы в Финляндию отплыла, и пережил бы Матвей это плавание или нет — бог весть.

— Прости, государь, что спросили. На все твоя царская воля, а мы твои холопы!

— Э, нет, князь Семен, не рабы вы мне. Рабы дел своего господина не ведают и не творят их, а бывает знают, но не делают*. Я же вас, как видишь, во все посвятил и надеюсь на вас и вашу службу. Верно говорю, Миша?

Романов кивнул и, помявшись, спросил:

— Отчего ты сам на ту галеру ходил?

— А кого послать Миша? Ни ты, ни Семен языка не ведаете, а по Генриху за версту видно, что он простой солдат, с ним бы и разговаривать никто не стал.

— Плохо мы службу правим, — пригорюнился рында, — и поручить ничего нельзя.

— Нет, дружок, просто бывают такие дела, которые не всякому человеку поручить можно. Сам виноват, не взял с собой никого.

— Это ты про Панина? — в голосе Романова мелькнула нотка ревности.

— Скорее про Михальского, но они с Федькой сейчас в другом месте службу правят. Да такую службу, что если они невредимы, вернутся, то только по великой божьей милости, какой я, многогрешный, навряд ли достоин. Ладно, хватит об этом, давай прощаться, князь Семен.

— А чего, прощаться, — жизнерадостно воскликнул Буйносов, — я чаю скоро свидимся!

— Твои бы слова, да богу в уши.

Обняв на прощание своего посланника, я какое-то время смотрел, как он упругим шагом идет к шлюпке. Вместе с ним отправилось большинство взятых со мной в Швецию московских рейтар, семья Каупушей, да еще несколько человек из числа «вечных подмастерьев», соблазненных щедрой платой обещанной мной. Были среди них оружейники, литейщики, кузнецы и даже один подштрейгер — помощник горного мастера. Говоря по чести, я не совсем уверен в их квалификации, а потому предупредил, что ее придется доказывать делом в Москве.