Каролина Кейрен - Отступники

Он бросает на меня короткий виноватый взгляд. И так же быстро отводит его в сторону. Я настораживаюсь, предчувствуя, что вскоре услышу что-то гораздо более неприятное.

–Ты чего-то не договариваешь,– качаю я головой.

–Да,– горько шепчет он.– Я вёл тебя четыре дня. Четыре дня ты шла за мной, не зная ничего: ни к кому мы идём, ни куда.

–Да, это так,– соглашаюсь я с ним.– Но ты обещал, что в своё время я всё узнаю.

Он кивает.

–Но сейчас, полагаю, время пришло?

Вместо ответа он ослабляет на левом ботинке шнуровку и скидывает его, закатывает до колена вверх штанину. Только в первое мгновение я не понимаю, что он хотел сказать этим. А потом понимаю. Отшатываюсь в ужасе, глотаю с трудом воздух. Теперь он не отводит взгляда, но невозможно прочесть в нём что-то. Он просто смотрит, пристально, твёрдо. Изучает мою реакцию.

–З-заб… лудший…– выдавливаю из себя с трудом.

Чуть ниже колена у Ламы татуировка: идеально ровный круг, внутри перекрещенные символы, по внешней стороне идёт плетение незнакомых букв. Он вдоволь даёт мне насмотреться, а после медленно опускает штанину и натягивает ботинок.

–Заблудший,– повторяю я увереннее. Вместе с голосом приходит возмущение.– Ты вёл меня сюда, в эту чёртову даль, чтобы показать мне татуировку?! Ловко же разыграл испуг на складе, заметив рисунок на моей руке! И что теперь, что дальше? Оставишь тут, в своём заражённом воздухе, чтобы не раскрыла никому твою тайну?

Он морщится от крика, смотрит исподлобья и качает головой.

–Ты всё не так поняла, Сель, но в этом нет твоей вины. Это я виноват перед тобой, что молчал всё время. Да, ты права, я намеренно вёл тебя сюда. Но вовсе не за тем, чтобы избавиться. Сделать это можно было гораздо проще, поверь. Я шёл сюда, потому что думал… Я ждал, что они окажутся здесь, в том месте, где видел их следы в последний раз. Да, я заблудший, вернее, был одним из них. Я бежал несколько лет назад. Я не городской, Сель. Я родился и вырос в лесу. Но та жизнь… я не смог смириться с ней. Хотя и был воспитан теми людьми, но так и не смог принять и понять их. Меня пугали поступки, отталкивали желания заблудших. Я сбежал и стал изгоем. Лесные легко приняли меня, но лишь потому, что никто из них, никто не знает всей правды,– он тяжело переглатывает. В глазах такая усталость, что становится не по себе.– Но так просто не вырежешь кусок жизни. Я не там и не здесь, брожу по лесу неприкаянной тенью, не в силах покинуть новую семью, не вправе приблизиться к старой. У них всюду глаза и уши, они всегда замечали моё приближение и словно растворялись, не давали увидеть себя. Они и сейчас заметили нас, я уверен! Но думал, в этот раз сделают исключение, думал, они подпустят нас. Ведь кроме них никто не сможет помочь. Прости, Сель, я подвёл тебя.

Пока перевариваю новую информацию, Лама неподвижно сидит рядом, застывшим взглядом уставившись в одну точку. Новая информация не желает укладываться в голове. Наконец, бросаю бесполезные попытки.

–Всего этого слишком много для меня,– признаюсь тихо.– Скажи, что мы будем делать теперь? Ты же не хочешь оставаться здесь?

Он поворачивается ко мне.

–Нет. Конечно же, нет! Мы должны выбираться. Я в самом деле не хотел создавать угрозу твоей жизни. Мы должны были переночевать за периметром, на самой границе, где безопасно. Если ты готова, идём, чем раньше, тем лучше для нас обоих.

В молчании собираем рюкзаки, так же молча выбираемся из шалаша. Утренний лес приветлив и светел, вокруг ни души. Лама останавливается, смотрит по сторонам, выхватывая каждую покачнувшуюся ветку, вслушиваясь в каждый отзвук зашуршавшего листа. Ничего. Но он стоит. Стоит, выжидая чего-то. Выжидая, что всё же они выйдут, выслушают его. Но никто не появляется. И только тогда, не говоря ни слова, он широкими шагами уходит прочь от шалаша и уже ни разу не оборачивается. И я спешу за ним – подальше от этого жуткого места.

Жёсткие лямки рюкзака больно врезаются в кожу, оставляют следы. Вновь и вновь подтягиваю их, придерживаю, но это мало облегчает ношу. День солнечный, но зябкий. Здесь, в лесной чаще, не гуляет ветер, но воздух свежий, морозный. Я так и иду в свитере, и даже не верится, что каких-то три-четыре дня назад бултыхалась в озере. Видимо, курс держим на север. Улыбка тускнеет: за эти несколько дней во мне что-то сильно переменилось. Позади километры леса, рядом со мной – один из заблудших, впереди… Что впереди?

Лама с самого утра не сказал ни слова, идёт, подавленный, напролом. Приминает жёсткими подошвами траву, хрустят сучья. Не знаю даже, выбрались мы из опасной зоны? Когда останавливаюсь попить, он не замечает, всё движется вперед, как автомат. Делаю несколько торопливых глотков, от холода ноют зубы. Уже на ходу застёгиваю рюкзак и спотыкаюсь: зацепился за продолговатый корень шнурок. Колени принимают основной удар, ладони скользят по земле, обдирая кожу. Рюкзак падает рядом, содержимое рассыпается. Тыльной стороной ладони утираю слёзы, пытаюсь собрать вещи, но всё валится из рук.

–Устала? Дай помогу.

Лама приближается тихо, как и всегда. Помогает встать, отводит в сторону, где несколько поваленных стволов, поросших мхом. Сам возвращается обратно.

–Прости, я совсем загнал тебя,– кричит он.– Но теперь можно отдохнуть: мы покинули зону.

Закрываю глаза. Я и правда устала. Всё тело ломит. Особенно сильно ноет шея. Потянула при падении? Осторожно разминаю её, пальцы нащупывают холодный металлический шарик. Оцепенение спадает мгновенно. Что это? Ощупываю, а пальцы слабеют от нехорошего предчувствия.

Перестаю жмуриться, с трудом фокусирую взгляд. Лама, распрямившись, стоит шагах в пятнадцати, смотрит в траву. И он, он тоже ищет что-то на шее! Дышит тяжело, как после бега. А потом ноги подгибаются, и он падает. Падает неуклюже, прямо на рюкзак. Наконец извлекаю шарик, совсем крохотный, меньше ногтя на мизинце. С той стороны, что воткнулась внутрь, он заострён. Пальцем чувствую влагу, а шею простреливает резкая боль. Шарик падает, теряется в траве. Но я уже ничего не вижу: темнота накатывает, поглощает меня без остатка.

Что-то тяжёлое давит, прижимает к земле. От неё тянет холодом, и с боков тоже. Морщусь, тяну к груди руку – сбросить тяжесть. Рука не подчиняется, пальцы скребут по полу, забивается под ногти бетонная крошка. Шея тоже затекла, с трудом удаётся повернуть голову. Напрасное усилие: или я ослепла, или лежу там, где ни единого источника света. Но как оказалась тут и одна ли? Горло съёжилось, слиплось, а во рту неприятный металлический привкус. Нет, я смогла бы позвать, но кого? Вырывается нервный смех. Как тут не вспомнить первую ночь в лагере, когда проснулась в гамаке? Единственное отличие – твёрдый пол подо мной. В остальном же одно к одному: холод, тьма, неизвестность.