Гай Кей - Тигана [litres]

Дэвин какое-то время внимательно разглядывал их, оставаясь незамеченным. В своей молчаливой серьезности они казались ему частью фриза, картиной, сложным символом всех предрассветных часов для тех, кто долго путешествует по дорогам. Дэвин понял, что для них обоих не ново бодрствовать в такое время, сидеть у кухонного очага замка, среди слуг, в последний темный час перед рассветом, постепенно просыпаясь и согреваясь, готовясь снова пуститься в путь и встретить на дороге то, что готовит им еще не наступивший день.

Дэвину показалось, что Алессан и Эрлейн, сидящие вот так, связаны между собой чем-то, выходящим за рамки того неприятного события, которое произошло в сумерках у ручья в Феррате. Эта связь не была связью принца и чародея, она складывалась из того, что делал каждый из них. Что делали они оба. Из воспоминаний, которыми они могли бы поделиться, если бы действительно способны были чем-то поделиться друг с другом после того, что между ними произошло.

Каждый из них путешествовал много лет. Они должны были видеть так много одинаковых картин, которые могли вызвать в их памяти одинаковое настроение и эмоции, одинаковые звуки и запахи. Картин, подобных этой: темнота за окном, начало серого рассвета и пробуждение замка с восходом солнца; холод в коридорах, завывание ветра за стенами, заглушаемое потрескиванием и гудением пламени в кухонном очаге; ободряющий парок и запах, поднимающийся от кружек, зажатых в ладонях; уходящие сон и дремота; сознание, медленно настраивающееся на предстоящий день, скрытый в утреннем тумане. Глядя на их неподвижные фигуры среди кухонной суеты, Дэвин снова почувствовал печаль. Казалось, она была неизбежным следствием этой долгой и странной ночи в горах.

Печаль и явственное сожаление. Дэвин понял, что хотел бы разделить с ними их воспоминания, хотел бы стать частью этого независимого, опытного братства людей, которым так хорошо знакомы подобные сцены. Он был еще достаточно молод, чтобы наслаждаться такой романтикой, но уже достаточно повзрослел – особенно после этой зимы и его работы у Менико, – чтобы догадываться о цене, заплаченной за такие воспоминания и за независимость, одиночество и уверенность двоих мужчин, сидящих перед ним.

Он вошел в кухню. Хорошенькая служанка заметила его и застенчиво улыбнулась. Не говоря ни слова, она принесла ему кружку обжигающе горячего кава. Алессан взглянул на него, подцепил длинной ногой третий стул и пододвинул его поближе к очагу. Дэвин подошел и с благодарностью сел в тепле. Его все еще беспокоила затекшая шея.

– Мне даже не пришлось пускать в ход свое обаяние, – весело сообщил Алессан. – Эрлейн уже оказался здесь и только начал свежесваренный кувшин кава. На кухне всю ночь дежурили, чтобы не погас очаг. В день Поста нельзя зажигать новый огонь.

Дэвин кивнул с благодарностью, осторожно отпивая из дымящейся кружки.

– А как насчет другой проблемы, о которой ты упоминал? – осторожно спросил он, бросив взгляд на Эрлейна.

– Все уладилось, – быстро ответил принц. Его веселье было неестественно ярким и хрупким, как лучинка. – Эрлейну придется поехать со мной. Мы установили, что я не должен отпускать его слишком далеко от себя, иначе я не смогу его вызвать. А если это так, то ему просто придется ехать туда, куда еду я. На запад. Кажется, мы действительно связаны друг с другом, не так ли? – Он улыбнулся чародею, сверкнув зубами.

Эрлейн не снизошел до ответа; он продолжал пить свой напиток, без всякого выражения глядя в огонь.

– Почему ты поднялся так рано? – спросил его Дэвин, помолчав.

Эрлейн кисло поморщился.

– Рабство мешает мне отдыхать, – пробормотал он в кружку.

Дэвин предпочел проигнорировать этот ответ. Иногда ему действительно было жаль чародея, но не тогда, когда Эрлейн напоказ жалел самого себя.

Одна мысль поразила Дэвина. Он повернулся к Алессану:

– И он тоже едет с тобой на утреннюю встречу?

– Наверное, – ответил Алессан с притворной небрежностью. – Маленькая награда за его верность и за долгую поездку верхом, которая предстоит ему после этой встречи. Очень надеюсь, что удастся ехать без частых остановок. – Его тон был поистине странным: слишком демонстративно небрежным, словно отрицающим саму возможность напряженности.

– Понятно, – произнес Дэвин как можно более нейтрально. Потом отвернулся к очагу и устремил взгляд на огонь.

Воцарилось молчание. Так как оно затянулось, Дэвин обернулся и увидел, что Алессан смотрит на него.

– Хочешь поехать с нами? – спросил принц.

Хочет ли он поехать? В течение полугода, с того момента, когда Дэвин и Сандре присоединились к остальным, Алессан повторял им, что все, чего они хотят добиться, будет зависеть от встречи в этих южных горах в первый день Поста.

Хочет ли он поехать?

Дэвин закашлялся, пролив кав на каменный пол.

– Ну, – ответил он, – конечно, если я не помешаю. Только если ты считаешь, что я могу пригодиться, если я могу…

Он осекся, потому что Алессан смеялся.

Даже Эрлейн вышел из своего мрачного настроения и слабо, нехотя фыркнул. Они с Алессаном переглянулись.

– Ты страшный лжец, – сказал Дэвину чародей.

– Он прав, – поддержал его Алессан, все еще посмеиваясь. – Но не бери в голову. Я не думаю, что ты и правда можешь пригодиться, – я ничего такого не собираюсь делать. Но уверен, что вреда от тебя не будет, а вы с Эрлейном сможете развлекать друг друга. Это будет долгая дорога.

– Куда? На встречу? – изумленно спросил Дэвин.

Алессан покачал головой:

– Туда всего часа два-три езды, в зависимости от состояния перевала с утра. Нет, Дэвин, я приглашаю тебя поехать со мной на запад. – Его голос дрогнул. – Домой.

– Голубок! – закричал лысеющий широкоплечий человек, хотя они были еще далеко. Он сидел в массивном дубовом кресле, прочно установленном на середине перевала Брачио. На нижних склонах цвели ранние весенние цветы, но так высоко в горах их было не слишком много. По обе стороны от тропы нагромождение скал и камней уступило место лесу. Выше и южнее были лишь скалы и снег.

К дубовому креслу были прикреплены шесты для носильщиков, а позади него стояли шесть мужчин в винно-красных ливреях. Дэвин думал, что это слуги, но, подъехав ближе, увидел их вооружение и понял, что ошибся: это были солдаты и охранники.

– Голубок, – громко повторил мужчина в кресле. – Ты возвысился в этом мире! На этот раз ты прибыл с компаньонами!

Дэвин был совершенно сбит с толку, когда понял, что это детское прозвище, произнесенное хриплым, далеко разносящимся голосом, относится к Алессану.

А у того на лице вдруг появилось самое странное выражение. Однако он ничего не отвечал, пока они не подъехали к семерым мужчинам на перевале. Алессан спешился, Дэвин и Эрлейн сделали то же самое. Человек в кресле не встал, чтобы поздороваться с ними, но его маленькие блестящие глазки следили за каждым движением Алессана. Невероятно большие руки неподвижно лежали на резных подлокотниках кресла. На пальцах сверкало по крайней мере шесть колец, утреннее солнце высекало из них искры. На морщинистом, обветренном лице выделялся крючковатый, много раз перебитый нос и два ужасных шрама. Один шрам остался от старой раны и белой полосой пересекал его правую щеку. Второй, гораздо более свежий, красным рубцом тянулся поперек лба до седеющих, поредевших волос над левым ухом.