Генри Олди - Кукла-талисман

– Теперь о твоей сестре. В отношении девочек для самураев закон менее строг. Как самурай, я вполне могу удочерить твою сестру. Этим я не возвожу ее в сословие самураев. Если в дальнейшем она выйдет замуж за самурая, это изменит ее статус, но я тут буду ни при чем. Бумаги, помнишь? Бумаги сильнее людей, если бумаги с печатью. Но будь твоя сестра из сословия крестьян, я не имел бы права ее удочерить. Торговцы формально ниже крестьян, но они считаются тёнин – горожанами.

– Вы что? – ахнул он. – Вы собираетесь удочерить Каори?

– Нет, Иоши. Для этого я слишком молод. Молод и холост.

– Так к чему эта болтовня?

– К тому, что твою сестру удочерят мои родители. Я не стану ей отцом, я стану ей братом. Заменю тебя и не дам в обиду.

– А они согласятся? Зачем им лишний рот?!

– Уже согласились.

– А вы не врете? Я вам поверю, уйду, тут вы и скажете: обманули дурака…

– Ты не дурак, Иоши. А я не обманщик. Прошлой зимой у меня умер маленький брат…

Если честно, я не знал, как предложить отцу эту идею с удочерением. Другой возможности убедить Иоши я не видел, но отец?! Ходил, чесал в затылке. Дрожал от страха, размышлял, как подкатиться, чем умаслить. Не щенка берем, девочку!

Гири но мусуме , дочь долга. Так называют приемных дочерей. Долг, честь – они заставляют человека поступать вопреки собственной выгоде. Но долг-то мой, не отца! Значит, против выгоды заставляю его поступать я, а вовсе не долг. Что же делать? Как быть?!

Отец начал первым.

– Сарубобо , – сказал он, вертя в руках куклу. – Их делают бабушки для внучек. Родись у тебя дочка, да не случись у нас в семье фуккацу…

Я вздрогнул. С момента своего перерождения, случившегося два с лишним года назад, отец ни разу не затевал разговор о том фуккацу. О да, сложись все иначе, и бабушка Мизуки спокойно опочила бы на кладбище, а дух ее отправился туда, куда ни в какую не хотел отправляться маленький Иоши. Да и я тогда не пошел бы доносить на родного отца и не стал бы в итоге дознавателем. Но с судьбой не поспоришь! Тело бабушки Мизуки лежало в могиле, но сама бабушка стояла сейчас передо мной в облике отца.

Она и была моим отцом. Согласно грамоте о перерождении, выписанной господином Сэки, куклу в руках держал самурай Торюмон Хидео, старшина ночной стражи. И все равно это была бабушка.

От таких мыслей можно сойти с ума. Вот я и старался не думать об этом.

– Где вы взяли куклу? – грубо спросил я. – Забрали у Каори?

Грубостью я защищался от внезапности.

– Сама дала, – объяснил отец.

– Никому не дает. Никому.

– А мне дала. Видно, что-то чует.

«Их делают бабушки для внучек,» – услышал я, хотя отец не произнес ни слова.

– Во все амулеты надо верить, – после долгого молчания произнес он. – Вера усиливает действие. Нет веры – нет защиты. Сарубобо – единственный амулет, в который ты можешь не верить. Веришь, не веришь, он все равно тебя защищает. Не знал?

Я замотал головой.

– А я знаю. Все женщины знают. Похоже, твой Иоши тоже знал, хоть и мальчик. Эта кукла…

Он закашлялся. Думаю, ему сдавило горло.

– Мне кажется, хонкэ , – впервые в жизни отец обратился ко мне, как обращаются к старшему сыну, желая выказать уважение, – этот амулет сделал я. Тот я, вернее, та я, которой была раньше. Для внучки, которой у меня не было. Для защиты и опеки, на счастье и удачу. Поступай, как считаешь нужным, хонкэ , я поддержу тебя в любом случае.

– А матушка? – спросил я.

– И матушка тоже. Сегодня я говорил с ней. После смерти Мигеру она будет счастлива обрести дочь. Ты зря сомневался в своей матери, она прекрасная женщина.

Разговор, которого я так боялся, закончился, не начавшись.

– Твой отец – бабушка?!

В визгливом голосе Иоши дрожало изумление.

Ну да, я ему все рассказал. Без утайки. И про то, что ходил в управу с доносом на отца, заподозрив того в сокрытии фуккацу – тоже. Я нуждался в его доверии, а это покупается только за искренность.

– Да, Иоши.

– А как же он живет с твоей матерью?

– Не твое дело! – окрысился я. – Грамота утверждает, что он отец, вот и живет. Что-то ты больно любопытный для мертвого…

– А мать согласится? – извиниться он и не подумал. – Моя мать?

– Ей заплатят. Уже заплатили.

– Значит, согласилась. Небось, напьется до полусмерти. Или вообще окочурится.

Хотел бы я услышать жалость в его словах. Жалость, сочувствие, опасение, что пьяница Нацуми и впрямь на радостях убьет себя выпивкой. Нет, ничего такого. Ни капли не вытекло из этой пустой бутылки. Судьба родной матери не беспокоила Иоши.

Ладно, я ему не судья. Найдутся другие судьи.

– Она уже у вас? – вдруг спросил он. – Каори?

– У нас. Мы сразу оставили ее у себя, не беспокойся.

– Что она сказала? Когда она впервые увидела ваш дом, что она сказала?

– Сказала: «Какой красивый!» Она пошутила, Иоши. Мы сейчас перестраиваемся, там не на что смотреть. Ночуем в палатке…

Зря я, наверное, это сказал.

– Но ты не думай, это будет хороший дом. Он и раньше был ничего, а теперь и вовсе! Всем места хватит. Мой отец знаешь как гоняет строителей? Те стараются изо всех сил…

– Помогите! – заорал монах басом. – Спасите!

И вдруг замолчал. Бухнулся вперед, да так, что я едва успел отпрянуть, ударил лбом в пол:

– Господин!

Бас, вздрогнул я. Голос Нобу, бродячего разносчика амулетов, остался голосом взрослого толстого мужчины.

– Господин, он велел передать! Если вы его обманете… Господин, он вернется! Если вы его обманете, он вернется! Даже если его запрут в самый дальний уголок ада…

Нобу зарыдал:

– Господин, он точно вернется! Не обманывайте его, господин, умоляю!

На заднем дворе управы было непривычно пусто и непривычно тихо. Утоптанную землю притрусила легкая поро́ша. Она таяла под моими соломенными сандалиями. Впрочем, она таяла и так. Солнце низко висело в небе, не скупясь на пригоршни лучей.

– А я уже привык, – сказал господин Сэки.

Он глядел на строение, где еще недавно содержался монах-двоедушец. Сейчас внутри никого не было. Незапертая дверь покачивалась под ветром.

Стражника отпустили. Кого тут охранять?

– Привык, Рэйден-сан. «Грамота! Дайте грамоту!» – старший дознаватель ловко передразнил крикуна Иоши. – Сижу в кабинете, он орет. А я понимаю: не зря трудимся. Каждая грамота – новый, считай, человек. Вы уже выписали грамоту своему подопечному?

– Зачем? – удивился я.

– Как это – зачем?

– Нобу по-прежнему Нобу. Кем был, кем родился, тем и остался. Зачем ему грамота? Есть тело – нет дела. А тут и тело, и душа – все прежние, изначальные. Значит, никакого фуккацу. О чем же мне писать в грамоте?

– И впрямь, – господин Сэки благосклонно улыбнулся. – С другой стороны, писать всегда есть о чем, такая у нас служба. Если не грамоту, то отчет вы уже написали?