Генри Олди - Кукла-талисман

– Он у вас на столе, – доложил я. – Со вчерашнего вечера.

– Да? Хорошо, Рэйден-сан, вы не устаете меня радовать.

Прозвучало двусмысленно.

Сегодня Сэки Осаму был одет точно так же, как в прошлый раз, когда мы столкнулись на заднем дворе: зеленое кимоно из шелка с лаковыми нитями, черная накидка с личными гербами, чиновничья шапка, завязанная под подбородком. Та же одежда, иное расположение духа.

– При случае я обязательно просмотрю ваш отчет. Полагаю, он увлекательней, чем истории Ихара Сайкаку. Я читал у него «Сопоставление дел под сенью сакуры»: скука смертная! Особенно «Женщина, повергшая в слезы соловья». Жил, понимаешь ли, в старину на улице Самбондори некий ронин… Да, вот! Я хотел спросить вас об отравлении.

– Об отравлении?

Умение начальства менять тему разговора всегда повергало меня в душевный трепет.

– Помните собаку, которую отравил ваш мальчишка?

– Я помню собаку, которая загрызла брата Шиджеру…

– Нет, это уже потом, после смерти мальчика. Лавочник жаловался, что парень еще при жизни отравил его собаку. Лучшую, если не ошибаюсь. Вы выяснили, как ему это удалось?

Отчет он, значит, просмотрит. При случае, значит. Уверен, если попросить господина Сэки, он без запинки процитирует мой отчет, начав с любого предложенного места. Вот только просить его я не рискну.

– Выяснил, Сэки-сан.

– Почему этого нет в отчете?

– Виноват, Сэки-сан. Я узнал правду уже после подачи отчета вам. И решил, что эта подробность не меняет сути дела.

– Вы решили? Оказывается, в нашей управе решаете вы: что меняет суть дела, а что – нет. Ну хватит кланяться, хватит! Так вы скоро и льстить научитесь. Как же он отравил собаку, этот дерзкий мальчишка? Каким ядом?

– Сестра Иоши рассказала мне, что ее брат летом отловил с дюжину мамуси [27] Мамуси (восточный щитомордник) – крайне опасная и очень ядовитая змея из семейства гадюк и подсемейства гремучих змей. …

– Да он смерти искал! От яда мамуси нет спасения. Чаще них никто не нападает на человека. Говорите, дюжину? Жаль, что такой человек не родился самураем.

– Мне тоже жаль, Сэки-сан. Змей мальчик сунул в мешок и подбросил в клетку к собаке. Мешок он завязывать не стал, змеи и выбрались. Каких-то пес загрыз, но и сам скончался от укусов.

– Остроумно, – заметил господин Сэки. – Изящное решение.

Я содрогнулся. У меня были другие представления об изяществе и остроумии.

– Значит, змеи? В мешке? Не зря говорят, что предусмотрительность – половина храбрости. Надеюсь, князь Эмма найдет для вашего Иоши в аду достойную службу. Храбрецы везде в цене. И пусть служит подольше! Уверен, что не хочу встретиться с этим парнем в его следующем рождении.

А я бы не против, подумал я. Но это уж как повезет.

– Мечи, – внезапно произнес Сэки Осаму. – Те мечи, что нам дали в Фукугахаме. Вы их сохранили, Рэйден-сан?

– Разумеется!

Я аж подпрыгнул. Как господин Сэки мог сомневаться в таком?

– Это теперь наши семейные реликвии. Я купил для них отличную подставку…

– Два клинка, – кажется, он меня не слышал. – Два острых клинка, большой и малый. Когда-то – символ воинского достоинства, душа самурая. Случается, я упражняюсь с этими клинками во дворе дома. И знаете что? У меня получается в высшей степени плохо. С одним еще кое-как, но с двумя… Вы понимаете меня, Рэйден-сан?

Я не понимал. Но на всякий случай кивнул.

– Два клинка, – он вздохнул. – Это серьезное испытание. Не всякий способен его пройти.

Два клинка. Серьезное испытание.

Сэки Осаму как в воду глядел.

Ветер гулял по ночной Акаяме.

Нырял в переулки, с легкостью перемахивал изгороди. Скользил меж ветвей слив и магнолий, ерошил хвою сосен и пихт, вгоняя деревья в сладостный трепет. Заглядывал в окна домов, благо мало кто запирал летом ставни. Хвала будде Амиде: уже больше века, как не нужно опасаться подосланных убийц! Воры? Какой дурак полезет в чужое жилище, когда хозяева дома? Сами не проснутся – собаки разбудят. Не свои, так соседские.

Непоседа-ветер – желанный гость в любом доме, от лачуги нищего до имения знатного самурая. Он несет с собой лучшие из даров: прохладу и свежесть после изнуряющей жары и духоты. Колышутся, тихонько постукивают бамбуковые шторы, впускают в дома живительное дыхание ночи.

Поплутав в лабиринте кривых улочек северной окраины, ветер выбрался на широкий мощеный въезд, идущий в гору. Взял разгон, да вот беда! – налетел на крепкую дощатую ограду высотой в полтора человеческих роста. Въезд оказался ко́роток: он упирался в ворота богатой усадьбы, стоявшей особняком даже от соседних, отнюдь не бедных домов.

Но что ветру ограды и препоны?

Насмешливо свистнув, он юркнул в проем под вызолоченной надвратной крышей с загнутыми краями – и пошел, понесся, рванул вперед, осматриваясь с любопытством. Заглянул в сторожку, растрепал волосы караульщика, отчаянно боровшегося со сном. Человек встрепенулся, заморгал, словно не понимал, кто он и как здесь оказался. А ветер уже скользнул прочь, к господскому дому, на мягких кошачьих лапах прошелся по веранде, вспрыгнул на перила. Устремился к внутренним постройкам: домам вассалов и слуг, кухне с каменными стенами, конюшне, сараям. Ворвался в сад, разбитый не столько для пользы, сколько ради красоты; огладил ветви сакур, потеребил зеленые шапки сосен, взволновал листву одинокого клена.

Серебряный серп месяца с саркастической улыбкой наблюдал за ветреными забавами. С черных небес, щедро припорошенных алмазной крошкой звезд, все это выглядело детской шалостью.

Вдоволь насытившись ароматами сада, ветер вернулся к господскому дому. Шевельнул шторы на окнах, проник внутрь, развеял остатки резкого запаха, что витал в помещениях. По всей видимости, перед отходом ко сну здесь, желая избавиться от докучливых комаров, жгли на жаровне смесь из сушеных цветов розовой ромашки, сосновых опилок и измельченной мандариновой кожуры.