Генри Олди - Кукла-талисман

Лекаря звать не стали, опасаясь огласки.

Перевязали руку и Цугаве. Впрочем, в отличие от сына, он не заснул до утра. Едва дремота стаей ворон опускалась на поле утомленного разума, Цугава как наяву видел похороны сына – и садился на ложе, тряся головой будто немощный старец. Или того хуже, ему мерещилось, что он не сдержался в схватке, убил сына – и теперь Ансэй живет в теле отца, управляя делами семьи. А может, это сын убил его, чтобы сойти в ад, оставив несчастному родителю свое молодое здоровое тело, как наказание и напоминание…

Встал господин Цугава совершенно разбитым. Как был, в нижнем кимоно, он поспешил в покои сына – и застал Ансэя в тот миг, когда тот с изумлением разглядывал свой перевязанный живот.

«Что это было? – спросил юноша. – Откуда эта рана?!»

Он ничего не помнил. Уверял, что ему снился кошмар. Описать кошмар Ансэй не мог, запомнились лишь смутные обрывки. Скорее чувства, нежели картины: позор, опасность, долг; обязанность покончить с собой. Почему, зачем, по какой причине – нет, не помнил. Узнав, как он боролся с отцом, увидев перебинтованную руку Цугавы, юноша устыдился сверх всякой меры. Пал на колени, бил поклоны. Затеял было старую песню о позоре и долге, сворачивая к необходимости вспороть себе живот, но отец строго-настрого велел ему замолчать и более не возвращаться к рискованной теме.

Безутешному Ансэю было даровано прощение.

Даже теперь господин Цугава не избавился от дурных мыслей. Тщательно допросил молодую невестку о том, что произошло между ней и мужем в злополучную ночь. Невестка клялась, что все было как обычно. Утомившись после любовных игр, целью которых являлось, разумеется, не плотское удовольствие, какое и зверям известно, а высокое желание зачать ребенка на радость свекру, Ансэй с женой заснули в постели. Как муж покинул ложе, когда – сколько господин Цугава ни допытывался, невестка отвечала, что спала и ничего не заметила.

Повода не верить ей у Цугавы не было. В конце концов, мало ли куда муж выходит ночью? Допустим, на двор по нужде, не желая пользоваться ночным горшком. Начни жена всякий раз просыпа́ться да задавать вопросы – муж решит, что она за ним следит и хорошенько поколотит дерзкую.

После долгих размышлений Цугава велел седлать лошадей. Никто в доме не рискнул спросить господина, куда он собрался. Спрашивать и не потребовалось: перед отъездом Цугава собрал в главной зале семью, вассалов и слуг, после чего без обиняков сообщил, что едет в службу Карпа-и-Дракона. Отдав еще кое-какие распоряжения, он покинул усадьбу.

Я повернулся к Цугаве:

– Дозволено ли мне будет задать вопрос?

– И не один, – ответ подразумевал улыбку, но он не улыбался. – Перед вашим приходом я дал обещание господину Сэки, что отвечу на все ваши вопросы. Сегодня и впредь. Нет, не так: если я не буду знать ответа или не захочу отвечать по личным причинам, я открыто заявлю вам об этом. Если вы будете настаивать, я изучу мотивы, движущие вами, и отвечу, если сочту их вескими. Что же касается членов моей семьи, вассалов и слуг…

Он рубанул ладонью воздух:

– Им я приказал отвечать, даже если они сочтут ваши вопросы неуместными или оскорбительными. Я пришел сюда за помощью, Рэйден-сан. Не вы нуждаетесь во мне, а я в вас. Значит, я должен сделать все, что в моих силах.

Сильный человек, отметил я. Суровый. Не разменивается на мелочи. Встать у такого на пути – себе дороже.

– Тогда скажите, Цугава-сан, зачем вы явились в нашу службу? Хотели сделать заявление? Но я не вижу в случившемся ни малейших признаков фуккацу. Вам следовало бы поехать в какой-нибудь храм, чьи монахи славятся благочестием, и просить их молиться за вашего сына.

Я потупил взор:

– Прошу прощения, но все, что вы рассказали… Это больше похоже на душевную болезнь.

– Он наблюдателен, – произнес Цугава, обращаясь к господину Сэки. – Сперва я решил, что ваш дознаватель слишком молод. Мой сын старше его на два-три года. Теперь я вижу, что молодость бывает разной. Да, Рэйден-сан, вы правы. Я намеренно умолчал о признаках фуккацу. Я проверял вас, это мне следует просить прощения. Помните, я говорил вам, как боролся с сыном, отбирая меч?

Я кивнул.

– Мы боролись, а он кричал о чести и позоре, верности господину и верности семье. Это вы тоже помните.

– Да, – согласился я.

Он не сомневался, что я все отлично помню. Он тянул время. Ему было трудно сказать что-то важное, главное.

– Мой сын, Рэйден-сан. Он кричал не своим голосом.

Я содрогнулся. В памяти еще была жива история Нобу-двоедушца и отчаянного мальчика Иоши. Меньше всего мне хотелось снова ввязываться в нечто подобное. Но кто меня спрашивал? Дело намечалось опасное, а если брать во внимание статус Цугавы, так еще и деликатное. Опасность – ладно. Но деликатность? Тут нужен кто-то, способный пройти по лезвию ножа, а я – бык в лавке с костяным фарфором…

– Вы сказали, – голос сел, я ничего не мог с ним поделать, – что велели слугам и домочадцам…

– Отвечать на ваши вопросы, – закончил Цугава.

– Это значит, что мы…

– Немедленно выезжаем ко мне в усадьбу. Лошадь ждет вас у ворот. Будьте моим гостем, Рэйден-сан! Клянусь, вам не придется жаловаться на дурной прием.

Гость Хасимото Цугавы. Великая честь! Я надулся пузырем.

– И не возвращайтесь, – вернул меня на землю приказ начальства, – пока у вас не будет связного доклада. Повторяю: связного и разумного во всех отношениях. Вы меня поняли? В противном случае вам лучше будет сразу постричься в монахи и удалиться в горы.

– Да, Сэки-сан, – вздохнул я.

Пузырь сдулся.

Честь? Приглашение не было честью. Оно было прикрытием для дознания. Чем бы дело ни кончилось, какой бы доклад я ни предоставил старшему дознавателю – господин Цугава не хотел, чтобы это стало достоянием гласности. Да, слуги и домочадцы станут отвечать на мои вопросы. Но если они распустят языки за пределами усадьбы – гнев господина обрушится на их головы.

Мне тоже следует помалкивать.

– Лошадка! – завопила Каори. – Какая красивая лошадка!

И сразу:

– Рэйден! Рэйден на лошадке! Какой красивый!

Лошадка и я были расставлены строго по рангам восторга. Будучи озвучен вторым, я, вне сомнений, уступал животному в красоте.

Я и не предполагал, что мы проедем мимо нашего дома. Красивая лошадка – и сбруя, кстати, на загляденье! – ждала меня возле управы. Там же стоял конь господина Цугавы и еще три лошади самураев, явившихся с господином. Мы поднялись в седла, Цугава жестом пригласил меня ехать рядом – и вскоре я вздохнул с нескрываемым облегчением: лошадь подо мной отличалась не только статью, но и послушанием. Смирная кобылка, хоть в жены ее бери! С моим-то мастерством наездника…