Джон Норман - Мятежники Гора [ЛП]

— Я ненавижу вас! — выплюнула рабыня.

— Те вещи, о которых я упоминал, — сказал мой друг, — инертность и всё такое, приемлемы только для свободной женщины.

— Пожалуйста, развяжите меня, — попросила она.

— Может, Ты всё ещё думаешь, что Ты — свободная женщина? — осведомился Таджима.

— Нет, — вынуждена была признать девушка. — Я — рабыня!

— Однако, вероятно, Ты ещё мало что знаешь о том, что такое неволя, — предположил мой друг.

— Я голая, — сказала она. — На мне ошейник! Я заклеймена!

— Да, похоже, в данный момент Ты, действительно, плохо понимаешь, что значит неволя, — заключил мужчина.

— Я не понимаю, — удивилась девушка.

— Ты думаешь, что неволя — это просто скудная одежда или её отсутствие, стальное кольцо на твоей шее и отметина на твоём бедре?

— Отпустите меня, — снова взмолилась она.

— Это — условие, — пояснил Таджима, — это — форма существования, полноты, жизни, реальности, цельности.

— Пожалуйста, будьте добры ко мне, Господин, — простонала рабыня. — О-охх!

— И не смей протестовать, — шикнул на неё Таджима. — Уж не думаешь ли Ты, что у рабыни есть право голоса в таких вещах? Она со всех сторон объект удовольствия её хозяина. Она делает с ней, и будет делать то, что пожелает.

— Пожалуйста, развяжите меня, Господин!

— Рабыня, — продолжил он, — кардинально отличается от свободной женщины. Свободная женщина свободна, а рабыня — собственность, имущество. Свободная женщина делает, что ей хочется, рабыня отчаянно надеется, что ею будут довольны. Свободная женщина стоит гордо, рабыня стоит на коленях у ног своего владельца, покорно склонив голову. Свободная женщина — человек, рабыня — живой товар, домашнее животное.

— Пожалуйста, не делайте мне больно, — попросила Незуми. — Я знаю, что теперь я — животное. Я постараюсь быть такой, чтобы вам нравилось ваше животное.

— И что из того? — спросил он.

— Господин? — не поняла рабыня. — Ай!

— Интересно, — хмыкнул Таджима. — А может Ты предпочла бы, чтобы тебе завязали глаза?

— Нет! — воскликнула девушка.

— Неправильный ответ, — заключил мужчина. — Следует говорить: «Как будет угодно Господину».

— Как будет угодно Господину! — выкрикнула Незуми.

— Нет, пожалуй, — сказал мой друг, — думаю, что сегодня мы обойдемся без завязывания глаз. Возможно, мы попробуем это в другой раз. Это открывает иную модальность ощущений. А сейчас я хочу наблюдать за чертами твоего лица, которые, рабская девка Незуми, я допускаю, изящны, и даже изумительны, наполнены тысячей тонких выражений, беззвучных слов и криков глаз, поворотов головы, дрожи губ.

— Пощадите, — взмолилась рабыня.

— Надеюсь, Ты не забыла мои слова о том, что такие вещи как инертность, фригидность и прочие непотребства, приемлемые для свободных женщин, — поинтересовался Таджима, — для рабыни таковыми не являются.

— Но я такая, какая есть, я ничего не могу с этим поделать! — попыталась оправдаться она. — Охх!

— Ой не думаю я, что Ты знаешь, какая Ты, — усмехнулся Таджима, — но мне кажется, что некоторые подозрения у тебя есть.

— Нет! — заявила бывшая Леди Сумомо.

— Ты ведь слышала о рабских огнях, не так ли? — осведомился он.

— Да! — не стала отрицать девушка.

— Могу предположить, — продолжил мой друг, — что они могут быть довольно мучительными для женщины.

Тут он был прав. Полагаю, кто-то мог бы спросить, вправе ли мужчины разжигать такие огни в животе женщины. Возможно, это жестоко. Несомненно, так не следует поступать со свободной женщиной, если только не как прелюдия к её порабощению. Рабыня — это, конечно, совсем другой разговор. Человека не должны интересовать чувства рабыни. С ними просто делают всё, что кому нравится. Они — всего лишь рабыни и существуют только для обслуживания владельцев и их удовольствий. Фактически, в животах рабынь почти всегда зажигают такие огни, поскольку он повышает их ценность. За горячую рабыню можно выручить больше, за них готовы больше заплатить. Приятно, кстати, видеть женщину в муках рабских огней. Какой беспомощной она становится перед ними, как страдает она от своих потребностей. Безусловно, такие огни редко раздувают в женщинах моего прежнего мира, если, конечно, они не порабощены. Тогда они становятся столь же беспомощными, как любая другая рабыня. Полагаю, хотя и не стал бы утверждать со стопроцентной уверенностью, что земные мужчины редко сталкиваются с такими женщинами, беспомощными, красивыми, обнажёнными, ползущими к их ногам, умоляя об облегчении. В работорговых домах весьма распространена практика, в течение двух — трёх дней, а порой и четырёх — пяти перед продажей, лишить товар облегчения. После такого воздержания девушка, выведенная на сцену торгов, настолько переполнена потребностями, настолько жива, что, вероятно, подпрыгнет от малейшего прикосновения плети аукциониста.

— Я ничего не знаю о таких вещах, — сказала Незуми.

— Возможно, у тебя могли быть кое-какие предположения и догадки на этот счёт, — предположил мужчина.

— Нет! — заявила она. — Ой!

— А разве твои бёдра только что не дёрнулись? — поинтересовался Таджима.

— Нет, — воскликнула рабыня, — нет, нет!

— Давай-ка проверим ещё раз, — предложил он.

— Ай-и-и! — вскрикнула Незуми.

— По-моему, ответ более чем ясный, — заключил мой друг.

— Тарск! — прошипела бывшая Леди Сумомо.

— Если бы я не сам надел на тебя ошейник всего несколько дней назад, — усмехнулся он, — я мог бы подумать, что Ты носишь его минимум шесть месяцев.

— Я ненавижу вас, — простонала рабыня.

— Но Ты же не будешь отрицать, что поднимала живот ко мне на встречу? — поинтересовался Таджима.

— Ни за что! — настаивала на своём она.

— Мне уже приходится прижимать тебя к земле, — сообщил ей мужчина. — Вот так. Лежи спокойно, никчёмная шлюха!

— Не говорите со мной так! — возмутилась рабыня. — Я ничего не могу с собой поделать! Это Вы сделали это со мной! Это Вы раздели меня и привязали! Это Вы не оставили мне никакого выбора! Ох, о-о-оххх!

— А Ты хотела бы иметь выбор? — спросил Таджима.

— …нет, — после недолгого молчания, ответила она.

— И кто Ты после этого? — поинтересовался мой друг.

— Шлюха, — призналась бывшая Леди Сумомо. — Никчёмная шлюха, ваша никчёмная шлюха!

— Ты даже ниже, — отрезал Таджима, — Ты — рабыня.

— Да, Господин, — не стала отрицать девушка, — я — ниже никчёмной шлюхи. Я — рабыня.

— Чья Ты рабыня? — уточнил мужчина.

— Ваша, Господин! — выкрикнула Незуми.

— Лежи спокойно! — прикрикнул на неё он.

— Я не могу! — простонала рабыня.

— Придётся постараться, — усмехнулся её хозяин.

— Разрешите мне двигаться, Господин, — попросила Незуми.