Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

— Мой прежний мир тонет в несчастье, страдание и ненависти, — заявила она.

— Многое зависит от той дороги, по которой пойдёт человек, — повторил я.

— Немногие находят свой собственный путь, — покачала она головой. — Большинство выбирает ту дорогу, по которой им велят идти.

— И очень немногие пробуют пойти по другой, — подытожил я.

— Стаду, — сказала она, — не требуется знать дорогу, ему нужен только пастух.

— Похоже, что Ты права, — вынужден был признать я.

— Даже если он ведёт его на бойню, — добавила Лаура.

— Есть в этом выгода, конечно, — хмыкнул я, — для тех, кто ведёт стада.

— Я не думаю мужчин Гора можно назвать стадом, — сказала она.

— Разумеется, — согласился я, — это не в их культуре.

— А вот мужчины Земли — точно стадо, — заявила бывшая землянка.

— Не все, — не поддержал её я.

— Где же тогда настоящие Господа? — с горечью спросила рабыня.

— Где-то есть, несомненно, — предположил я.

— И где рабыни?

— Где-то есть, несомненно, — повторил я.

— Я не знала ни одного и ни одной, — проворчала она.

— Но Ты могла их знать, — заметил я. — Возможно, Ты знала женщин, которые неведомо тебе и втайне от всего остального мира были рабынями своих владельцев, и даже со всеми атрибутами вроде наготы, плети и ошейника.

Она перекатилась на спину. Её плечо касалось моего бедра.

— У Господина есть рабыня, — вздохнула Лаура, — её зовут Асперич.

— Да, — кивнул я.

— Я ненавижу её, — заявила она.

— Это не твоё дело, — осадил её я.

— Она лучше Лауры? — поинтересовалась рабыня.

— В тысячу раз, — заверил её я.

— Признаться, мне это трудно в это поверить, — сказала она.

— Почему же? — полюбопытствовал я.

— Это не из-за неё Вы покинули Брундизиум, не за ней Вы последовали навстречу трудам и опасностям северных лесов, — пояснила она. — Не ради неё Вы рисковали своей жизнью, оставаясь в одиночку в лесу!

— Уже поздно, — заметил я.

— Чем для вас является Лаура? — спросила она.

— Не больше, чем глупой рабыней, пойманной беглянкой, которую следует вернуть её владельцам, — ответил я.

— И это после всего того, что Вы сделали со мной? — возмутилась рабыня. — После всего того, что Вы заставили меня почувствовать?

— Ты — рабыня, — напомнил я ей.

— Я ненавижу вас, — заплакала девушка.

— Но, конечно, — добавил я, — Ты аппетитный кусочек рабского мяса, вполне заслуженно оказавшийся в ошейнике.

— А плеть она целует так же как Лаура? — осведомилась она. — Может ли она лучше Лауры ползти к вам на животе? А ей губы столь же теплы, мягки и призывны на вашем бедре, как губы Лауры?

Я промолчал, ненадолго задумавшись.

— Уверен, что она очень хороша, — заявила рабыня.

— Она горяча и красива, — сказал я.

— Но, возможно, она не ваша рабыня, — предположила Лаура.

— Рабыня — это рабыня, — пожал я плечами. — Они — взаимозаменяемы.

— У господина есть преимущество передо мной, — буркнула она.

— И какое же? — полюбопытствовал я.

— Рабыня, — ответила девушка, — должна говорить правду.

— Я понял, — кивнул я.

— Вот и скажите мне, почему за одну рабыню платят больше чем другую? Почему за одну рабыню дают столько, что можно купить корабль, а за другую столько, что не хватит и на деревянную миску и ложку? Почему одну рабыню меняют на целый город, а другую на тарскоматку? Почему одну девушку покупают, чтобы приковать цепью у подножия трона Убара, и другую, чтобы носить воду на полях или карьерах?

— Встань на колени, — приказал я, — повернись, опусти голову в листья.

— Да, Господин, — покорно приняла она указанную позу.

Она совсем не казалась раздосадованной.

— Ты быстро и хорошо повинуешься, земная женщина, — констатировал я.

— Я больше не земная женщина, — ответила она. — Теперь я — гореанская рабыня.

— Далеко же Ты теперь от того прохода в большом магазине, в котором я увидел тебя впервые, — усмехнулся я.

— Да, Господин, — согласилась рабыня.

— Могла ли Ты ожидать, что однажды окажешься здесь и станешь такой, какой Ты стала теперь? — спросил я.

— Нет, Господин, — призналась она.

— Но теперь Ты здесь, и именно такая, — сообщил ей я.

— Да, Господин.

И тогда я снова использовал её для своего удовольствия.

Он не рисковал и не предоставил мне ни единого шанса.

Весь путь назад к корабельному лагерю я проделала раздетая, что распространено в случае возвращения беглой рабыне её прежним владельцам. Это не только даёт понять рабыне, что она повела себя неправильно, чем вызвала недовольство, но также привлекает к ней внимания. Одетая в тунику рабыня теряется среди других, одетых точно так же рабынь, на неё никто не обратит особого внимания. Зачем давать ей шанс убежать снова? С другой стороны, голая рабыня сразу выделяется среди своих одетых сестёр, она бросается в глаза на их фоне. Нагота, по-своему, снижает вероятность повторного побега. Более того, всё время пока мы шли к корабельному лагерю, руки мои были скованы наручниками за спиной, он не выпускал из руки поводок, закреплённый на моей шее. В местах, казавшихся опасными, он обычно вёл меня за собой, но в редколесье он зачастую приказывал мне идти впереди, почти как рабыня на прогулке. Останавливаясь на ночёвку, он приказывал мне лечь на живот или на спину и заковывал мои руки в наручники вокруг небольшого дерева.

В пути к корабельному лагерю он не стеснялся использовать меня, как обычно используют рабыню, особенно по вечерам и ночью, но иногда и в течение дня, когда на него накатывали потребности, причём, случалось это довольно часто, так что я много раз была опрокинута в кучи опавшей листвы.

Впрочем, зачастую во время привалов я сама, просительно хныкая, ползла к его ногам. Никогда, в бытность мою свободной женщиной я не подозревала, насколько печальны, непреодолимы и даже болезненны, могут быть потребности рабыни, насколько беспомощной она становится в их власти. Конечно, я предполагала, ещё когда жила на Земле, что я буду готова отдаваться своему господину, и надеяться он останется мною доволен. Но с тех пор как я оказалась на Горе, с тех пор как на меня надели ошейник, выжгли на моём бедре рабское клеймо, и я осознала себя имуществом, домашним животным, всего лишь живым товаром, полуголой рабыней, эти чувства и потребности стали намного острее. А потом, в корабельном лагере, меня отправили в рабский барак и приковали цепью к циновке. Именно там я начала ощущать экстаз и ужас, беспомощность и восторг, которые сопровождают тех, в ком зажжены рабские огни. И вот теперь, после моей очередной поимки, в руках моего захватчика, того самого, чьего прикосновения я так отчаянно и давно, ещё с моего прежнего мира, ещё до моего похищения, жаждала, эти огни, возможно, позабавив его, запылали так, что я нашла себя их пленницей и жертвой. Несомненно, частично это было следствием его безжалостного умению и опыта в разжигании таких огней в животах рабынь, но в немалой степени и потому, что я была почти беспомощна перед ним, даже будучи свободной женщиной на моей родной планете. Он, такой суровый, зрелый, уверенный и сильный, был самым волнующим и привлекательным мужчиной, которого мне когда-либо приходилось видеть. И здесь в этом богатом, зелёном, диком, опасном, экзотичном мире, его мире, я была перед ним уже не в статусе свободной женщины, но простой гореанской рабыней. И к своему страху, огорчению и унижению, учитывая то, что было сделано со мной в этом мире, я обнаружила, и это не могло меня не встревожить, что почти любой мужчина мог бы теперь сделать это со мной, любой, а не только тот, чьего ошейника хотела с таким мучительным желанием. Теперь я не сомневалась, что я не смогу сдержать ответной реакции, и как рабыня отзовусь на прикосновение почти любого из этих высокомерных, властных гореанских самцов. Они великие умельцы в разжигании рабских огней в животе женщины, и они хорошо знают, как надо делать её рабыней.