Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

— На ноги, рабская девка, — скомандовал мужчина, отвязывая поводок от кольца, а когда я со стоном поднялась, бросил: — На колени, и встань ещё раз, как положено.

— Да, Господин, — вздохнула я, опускаясь на колени, а потом поднялась снова, максимально изящно, как меня когда-то учили, и, опустив голову, замерла перед ним, всем своим видом демонстрируя покорность.

Мужчины много чего могут потребовать от рабыни, но, если у неё нет веской причины поступать иначе, или ей приказано поступить как-то иначе, то рабыне следует говорить мягко и почтительно, быть внимательной, послушной и покорной, очень покорной, совершенно покорной. В конце концов, она ведь не свободная женщина, она — рабыня, собственность.

— Ты — посредственная рабыня, — прокомментировал он.

— Простите меня, Господин.

У ворот частокола, я думаю, произошло что-то вроде обмена условными сигналами. Как бы то ни было, но ворота открылись.

Я снова почувствовала рывок на кольце поводка и вскоре меня уже вводили внутрь. Один из охранников окинул меня оценивающим взглядом.

— Ноги у шлюхи неплохие, — наконец, выдал своё заключение он.

— А вот насчёт остального сказать трудно, — проворчал второй часовой.

— Не беспокойся, — усмехнулся мой конвоир, — скоро верёвки снимут, и всё увидишь.

Я оглянулась назад, и с высоты берега окинула взглядом реку. Отсюда даже огромный корабль не выглядел столь уж впечатляющим. Я смогла рассмотреть даже «вымпел готовности» поднятый на флагштоке, на таком расстоянии казавшийся не более чем тонкой, трепещущей алой нитью.

— Вводите, — сказал третий охранник, встречавший нас за воротами, а когда я оказалась внутри частокола, заметил: — Клеймо отменное.

Моим клеймом был маленький, элегантный, но безошибочный «Кеф», «жезл и ветви», «красота под дисциплиной». На Горе существует множество клейм для клеймения рабынь, но «Кеф» — наиболее распространённое. Часто шутят, что это обычное клеймо для обычной девушки, однако я знала, что многие из самых высоких, самых дорогих и красивых девушек носили именно его. В любом случае это — красивое клеймо, и обычно считается, что оно значительно увеличивают ценность и привлекательность товара, им отмеченного. «Кеф», как мне сообщили, является первой буквой в гореанском слове «Кейджера». Хотя я теперь говорю по-гореански, как мне и проложено, поскольку это — язык моих владельцев, никто не озаботился тем, чтобы научить меня читать на этом языке. В этом нет ничего необычного. Варварок, а также изначально неграмотных рабынь, обычно представительниц низших каст, грамоте обычно не обучают. Кому придёт в голову учить читать слина, кайилу или верра? К тому же таких рабынь можно использовать для доставки сообщений, которые они всё равно не в состоянии прочитать. Зачастую, в качестве дополнительной меры безопасности, сообщение помещается в запечатанный тубус, который вешается на шею рабыни. Снять тубус она не может, поскольку её руки скованы за спиной. Рабыне нельзя учиться читать без разрешения её хозяина. Как бы то ни было, в гореанском я была и остаюсь неграмотной. И разве это не делает меня рабыней ещё больше? Пройдя через ворота, я увидела у задней стенки частокола, что-то вроде барака или конуры, мало чем отличающейся от той, в которой в корабельном лагере меня и других девушек приковывали и запирали на ночь. Перед строением имелась небольшая площадка, которая, как я предположила, могла служить для упражнений, осмотра, продажи и так далее. Внутри частокола, справа от ворот, если смотреть входя внутрь, стоял низкий, плоский, круглый резервуар, по-видимому, для воды, и корыта для кормления. Я предположила, что их разместили так близко к воротам, чтобы мужчинам было легче их пополнять водой и пищей, принесёнными снаружи. Также на площадке перед конурой я увидела группу девушек, которых я сразу определила как кейджер. По крайней мере, они были раздеты и в ошейниках, и, я не сомневалась, что, если бы я подошла поближе, то разглядела бы и соответствующие отметины на их бёдрах. Они обернулись и оценивающе уставились на меня. Также я отметила высоту ограды. Глядя на неё с той стороны реки, я даже представить себе не могла, настолько высокой она была. Колья, по крайней мере, в два раза превышали рост мужчины, и каждый был хищно заострён. Итак, подумала я, значит вот они какие, те особенные, драгоценные рабыни, о которых в лагере ходило столько слухов и пересудов, мол из-за них мужчины могли бы устроить мятеж, мол, они могли стать причиной раздоров и кровопролития среди мужчин тарнового или корабельного лагеря. «Да, — признала я, — они красивы, но я не вижу в них чего-то экстраординарного или выдающегося». В тарновом лагере и особенно в корабельном лагере, где я провела большую часть времени, мне приходилось видеть много рабынь, которые, на мой взгляд были как минимум равны им, если не превосходили. Если и была какая-то причина для их изоляции, пришла к выводу я, то она должна быть более веской, чем та, о которой говорилось в слухах. Возможно, эти слухи распространялись в лагере сознательно. Вот только какова могла быть настоящая причина для того, чтобы держать этих рабынь изолированно от остальных? Оба часовых, дежуривших на лестнице, ведущей сюда с берега, внутрь заходить не стали и, по-видимому, вернулись на свой пост. Третий охранник, встретивший нас внутри, закрыл ворота и опустил на скобы два массивных засова. Эти засовы были настолько тяжелы, что для их подъёма и опускания была предусмотрена система противовесов. Кроме того, я заметила, что для крепления засовов на месте имелись толстые цепи, которые запирались мощным замком. В данный момент, однако, тяжёлые цепи петлями свисали с большого крюка, вбитого справа от ворот, теперь, если смотреть изнутри частокола. Там же висел и замок, пока открытый. Я с интересом осматривала интерьер частокола, и особенно рабынь, которые в данный момент были на виду. Я предположила, что в конуре могли бы быть и другие. Возможно, лишь такому количеству было разрешено выходить на солнечный свет и свежий воздух за один раз.

Мой конвоир начал сматывать верёвку с моего тела, и затем даже развязал мои руки. С каким наслаждением я снова почувствовала желанный воздух на своём теле. «Итак, — подумала, растирая запястья, — я была связана как тарск. Уж не думает ли он, что я должна его поблагодарить за это?» На мне всё ещё оставался ошейник его поводка и собственно сам поводок.

— Воистину приемлемая, — заключил охранник.

Я стояла красиво, как меня когда-то обучали, как и должна стоять рабыня. Я встала так, даже не задумываясь. Спустя какое-то время все мы привыкаем делать это автоматически. Через некоторое время всё что делает кейджера, стоит на ногах или на коленях, идёт или позирует, сидит или лежит, она делает предельно изящно. Как кейджера, она должна быть красивой. В этом вопросе ей не предоставлено ни выбора, ни поблажки. Плеть всегда маячит где-то неподалёку. Ей не позволены неловкость и неуклюжесть, грубость или небрежность движений, неряшливость приемлемая от свободной женщины. Я предполагаю, что в этом есть что-то от танцовщицы. Ранее у столба на верхней площадке лестницы я совершила оплошность, но мне было довольно трудно встать изящно, учитывая, как я была связана. К счастью, я не была наказана, мне всего лишь дали шанс исправиться и встать снова, на этот раз должным образом.