Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

Аксель поднял Асперич из лодки и окунул её в холодную воду у краю берега. Девушка вскрикнула и задрожала. После столь бесцеремонной побудки, ошарашено озирающуюся рабыню снова подняли и уложили на спину, неподалёку от меня. Она была связана шнурами. Признаться, я не слишком обрадовалась, увидев её здесь, так близко ко мне. Что и говорить, девушка была очень красива. И она принадлежала моему похитителю.

— Развяжи её, — попросил мой похититель. — Посмотрим, к чьим ногам она побежит.

Аксель наклонился и, избавив Асперич от шнуров, отошёл в сторону. Девушка испуганно посмотрела на моего похитителя, а потом прошептала:

— Простите меня, Господин.

А потом она, подбежав к Акселю из Аргентума, опустилась перед ним на колени и склонила голову к его ногам. Было заметно, что она дрожит.

— Вот, — сказал Аксель, доставая из своего кошелька, жёлтый кругляш, монету, золотой тарск, возможно Беснита или Харфакса, где такие монеты были в ходу, и бросая его моему похитителю.

Мужчина поймал монету на лету.

— Этого достаточно? — поинтересовался Аксель.

— Я отдал бы её тебе просто по дружбе, — сказал мой похититель.

Трудно описать насколько я была рада тому, что он избавился от неё! Но хотел ли он меня?

— Нет, нет, ни в коем случае, — отказался Аксель. — Так этого достаточно?

— Да, — кивнул мой похититель. — Этого более чем достаточно. Это — в несколько раз превышает её ценность. Она — твоя.

Асперич прижалась головой к ногам Акселя и зарыдала от облегчения и радости.

Как, спрашивала я себя, моему похитителю могло прийти в голову, отказаться от такой красоты, пусть и за некоторое количество золота? Впрочем, напомнила я себе, она, как и я, была собственностью, которая стоит той монеты, или монет, которые будут оговорены рабовладельцами.

Насколько рада была Асперич! Она светилась от счастья, она нашла своего господина. Она, но не я.

— Освободите мои ноги, — взмолилась я, — и вы увидите, к чьим ногам побегу я!

Тогда Аксель развязал шнур, которым были связаны мои лодыжки, и я, не обращая внимания на закованные в наручники за спиной руки, вскочила на ноги, метнулась к моему похитителю, упала перед ним на колени, и склонила голову к его ногам.

— Я жажду быть вашей, — призналась я.

— Ты и так его, — усмехнулся Аксель. — Он — твой хозяин.

— Увы, он не мой хозяин! — всхлипнула я.

— Твой, твой, — сказал Аксель. — Он вчера выкупил тебя у пани.

— Господин? — ошеломлённо уставилась я на него.

— Да, никчёмная шлюха, — не скрывая раздражения признал он. — Ты теперь принадлежишь мне!

Внезапно, меня охватил испуг от осознания того, что я теперь была его, что я принадлежала ему. Я принадлежала ему, как могла бы принадлежать пара сандалий или слин. Он ошеломил меня с первого взгляда, одним своим видом. Как часто в своих фантазиях я представляла себя рабыней, и как глубоко ощущала, что была таковой. Я знала, что я принадлежала ошейнику. И вот, впервые в своей жизни, к своему трепету и испугу, я почувствовала на себе пристальный, оценивающий взгляд, рассматривавший меня как ту, кем я себя так часто представляла. Я вдруг поняла, что значит, когда тебя рассматривают и оценивают как рабыню, буквально, как рабыню. В тот раз я в ужасе убежала. Следующим моим воспоминанием было то, как я, беспомощная лежала у его ног, голая и связанная, на полу какого-то склада, среди множества других женщин. Потом мы встретились снова, по разные стороны решётки выставочной клетки в Брундизиуме. Нас разделяли стальные прутья, и я уже не была столь напугана. Но он отвернулся, и я почувствовала себя несчастной и отвергнутой. Когда меня продавали, я не могла разглядеть толпу. На подиуме меня крутили и ставили в различные позы, демонстрируя и нахваливая перед покупателями, голую, освещённую факелами. И всё это время меня интересовал лишь один вопрос, был ли он где-то там, в толпе? Я не думала, что он мог бы предложить за меня цену. А потом я была продана, как выяснилось, агенту, работавшему на пани, за сорок восемь медных тарсков. После этого я долго не видела его, вплоть до той встречи на причале корабельного лагеря, когда он облил меня, стоявшую перед ним на коленях презрением. В гневе и страдании, чувствуя себя оскорблённой до глубины души, я сбежала, чтобы оказаться в руках женщин-пантер, которые, в свою очередь, угодили в плен к Генсериху и его отряду, уже арестовавшим моего похитителя и Господина Акселя. Как оказалось, и Генсерих, и Господин Аксель, независимо друг от друга искали женщин-пантер. Генсерих прибыл с юга, из окрестностей Лауриуса, чтобы предотвратить передачу полученной ими информации собранным в устье Александры силам. А Господин Аксель, в поисках неизвестных шпионов пришёл с севера, чтобы определить их местонахождение и, в случае успеха своей миссии и если будет необходимо, вызвать на помощь отряд моряков и наёмников, прибывший с побережья и размещённый в лесу на всякий случай. Господину Акселю, каким-то образом, удалось связаться с этой последней группой, введя её в игру. В конечном итоге, Генсерих, путь и не так как он ожидал, выполнил свою задачу и возвратился назад к Лаурису. Захваченные им женщины-пантеры достались морякам и наёмникам. Господин Аксель, со своим слином по кличке Тиомен, отправился назад в корабельный лагерь с докладом о результатах его расследования, пусть без пленных, но зато с уверенностью в гарантированной безопасности корабельного лагеря. Мой похититель, до сего момента сопровождавший Господина Акселя, как он утверждал, чтобы развеять скуку, сопровождать его в корабельный лагерь отказался, по той причине, что я снова сбежала, встревоженная и испуганная тем, что знатно оскорбила его, пока он был беспомощен. Но я ведь не ожидала, что он так скоро окажется на свободе. Как бы то ни было, он продолжил преследовать меня в лесу. Сделал ли он это ради развлечения, или из мести? В любом случае очень скоро я снова была схвачена, и начала свой путь обратно в корабельный лагерь, к моим владельцам пани. По дороге он хорошо отомстил себе мне за то неуважение, с которым я отнеслась к нему в лагере Генсериха. Вскоре, в результате его мести, в моём животе запылали рабские огни, доводя меня почти до грани безумия. Я больше не боялась, что он мог дотронуться до меня, теперь меня охватывал ужас от одной мысли, что он может не дотронуться до меня. Как я хотела его ненавидеть, это высокомерное, жестокое животное, но очень скоро я лишь отчаянно надеялась на то, что он разрешит мне облизать и поцеловать его ноги. Вернувшись в корабельный лагери, я оказалась за частоколом, в месте из которого побег был практически невозможен. С какой целью это было сделано? А когда большой корабль был полностью готов к отплытию, корабельный лагерь, как и строения и частокол на южном берегу реки, были преданы огню. Он спас меня из горящей конуры. Он рисковал своей собственной жизнью, спасая меня из огня. Возможно, он сделал бы то же самое для стреноженного верра или урта. Я не знаю. Мне кажется, что он мог бы. Но, спрашивала я себя, не сделал ли он это, потому что любил меня, или, вероятно, лучше сказать, хотел меня, поскольку, как я теперь знала, я была красивой рабыней. Возможно, он рассматривал меня с коммерческой точки зрения, просто как товар, который он мог бы продать, и с которого он мог бы получить прибыль. Я не знаю. А может, он купил меня, чтобы надеть на меня свой ошейник и выплеснуть на мою клеймёную плоть всё своё презрение и ненависть ко мне, припомнив то публичное оскорбление, которому я его подвергла, воспользовавшись его беспомощностью в бывшем лагере бывших женщин-пантер? Как позабавило это наблюдавших за нами мужчин Генсериха!