Джон Норман - Заговорщики Гора [ЛП]

Конечно, это было бесценным!

Но потом, я вспомнила, что бесценной была только красота свободной женщины. Причём она была бесценной только до тех пор, пока женщина была свободна. Стоит только её поработить, и у её красоты будет цена, в зависимости от того, сколько мужчины готовы заплатить за неё.

Мне вспомнилось, что моя красота было оценена ещё на Земле. Мой похититель заявил, что я пойду за что-то между сорока и шестьюдесятью. Разумеется, оказавшись здесь, я поняла, что речь шла не о долларах, не о сорока — шестидесяти тысячах долларов, как я решила изначально. Здесь, по-видимому, можно было бы говорить о серебре или золоте. Соответственно, я решила, что меня могли бы продать за сорок — шестьдесят золотых монет, или, скорее, учитывая весьма невысокий уровень моей подготовки и прочих сопутствующих факторов, речь могла идти о серебряных тарсках. В конце концов, с их точки зрения я была варваркой. К тому же, хотя я и начала уже ощущать, с опасением и волнением, то, что можно было бы назвать стонами и шёпотами разбуженного живота, сигналами, естественными для рабыни, мне казалось достаточно очевидным, что я ещё не превратилась в беспомощную жертву того, что наставницы называли «рабскими огнями». Будучи землянкой, я даже представить себе не могла, что такое может существовать. Конечно, я, женщина Земли, ни в коем случае не могла стать их жертвой. И даже если такое могло бы существовать в некоторых женщинах, я была уверена, что смогла бы сопротивляться этому. В то время мне ещё было невдомёк, что мужчины просто не позволили бы мне этого, что они могли сделать с моим телом всё, чего бы им ни захотелось, вызвать в нём всё, что им могло бы понравиться, принудить его к тому, что им было нужно, необратимо превратив моё тело в тело умоляющей, полной потребностей рабыни. В тот момент я ещё не понимала, что такие вещи, такие огни, рабские огни, уже были умело и хитро разожжены в моём животе, просто, они ещё не взвились всепоглощающим пламенем.

Внезапно я осознала, что аукционист больше не призывает давать предложения, и основа перенесла своё внимание на платформу.

Один из мужчин, протянув руку, помогал рабыне спуститься по ступенькам. Признаться, меня поразила любезность, забота и очевидная джентльменскость этого жеста. На мой взгляд это был поступок характерный скорее для мужчины Земли. Возможно, подумала я, мне тоже могло бы настолько повезти, и достаться такому рабовладельцу, хотя я и не была уверена, что хотела этого. Всё же, рабыня хочет знать, что она — рабыня, что она принадлежит мужчине, категорически, абсолютно, полностью. Мне даже стало интересно, не был ли он слабаком. Спустившись к подножию платформы, брюнетка остановилась лицом к нему и посмотрела на него снизу вверх. Хотя девушка и была выше меня ростом, но на его фоне она казалась совсем маленькой. Пальцы её левой руки всё ещё покоились на правой руке мужчины. Не было ли это свидетельством слабости? Брюнетка улыбнулась ему. Я видела, что у неё, так же как и у меня, появились подозрения, что её новый хозяин мог бы быть слабаком. Я почувствовала, что в ней крепнет уверенность, что её неволя не будет тяжёлой, если, конечно, она окажется достаточно умной и хитрой. Её поведение в отношении меня незадолго до того она была выставлена на продажу было крайне неприятным. Признаюсь честно, ничего кроме ненависти я к ней не испытывала. Внезапно мужчина положил ладони на плечи рабыни и грубо повернул её спиной к себе, а затем, завернув ей руки назад, защёлкнул наручники на её запястьях. Поражённая до глубины души брюнетка попыталась вытянуть кисти рук из браслетов. Наши глаза встретились. Она стояла на улице, а я в камере за решёткой. «У тебя теперь есть хозяин, рабыня, — подумала я не без мстительного удовлетворения. — Изучи это! Ты будешь носить ошейник, и Ты будешь прекрасно сознавать, что он на тебе, и Ты понимаешь, не правда ли, что я знаю, что Ты будешь в ошейнике, как и то, что Ты будешь сознавать себя носящей ошейник, и что это доставит мне удовольствие, много удовольствия!». Не скрою, я действительно, была очень рада.

И тогда она выпрямилась и, пожав плечами, обожгла меня взглядом, диким, сердитым и одновременно беспомощным. Но уже в следующее мгновение, должно быть, было произнесено слово, возможно, резкая команда, поскольку брюнетка стремительно обернулась и, упав на колени перед своим владельцем, изогнулась в земном поклоне, отчего её закованные в наручники запястья высоко поднялись над спиной, и прижалась губами к сандалиям мужчины. После этого ритуала покупатель повернулся и зашагал прочь, а его покупка вскочила на ноги и, бросив на меня последний взгляд, с видом напуганной рабыни, чьи иллюзии относительно понимания или сочувствия были окончательно развеяны, посеменила за ним следом. Я вдруг поняла, что больше не испытываю к ней ненависти. Она теперь была всего лишь ещё одной закованной в наручники рабыней среди множества ей подобных. Брюнетка ускорилась, стремясь сократить разрыв между собой и своим владельцем, чтобы следовать за ним на расстоянии, предписанном правилами. Невыполнение этих правил, тем более демонстративный отказ сделать это, может привести к наказанию.

Мне показалось, что торги завершились. По крайней мере, в них возникла какая-то заминка.

Не могло ли быть так, что меня решили возвратить работорговому дому?

Меня даже не предложили покупателям, так что, меня не должны были наказывать за то, что я не была продана.

Кое-кто из мужчин, с радостью отметила я, развернулись и оставили окрестности платформы. Зато двое других пересекли улицу и подошли ближе.

Наконец помощник работорговца вошёл в камеру и, взяв меня за левое запястье, потащил за собой. Сначала мы миновали дверной проём, потом короткий проход, и вот я оказалась снаружи, на солнечном свете, почувствовала короткий, местами вытертый ворс алого ковра под моими босыми ногами. Яркий, после тени камеры, свет резанул по глазам, заставив меня зажмуриться и опустить голову. Но уже в следующий момент я почувствовала хлыст аукциониста под своим подбородком и вынуждена была поднять голову, а потом и открыть глаза, глядя поверх голов собравшихся мужчин.

Большая часть того, что происходило далее, осталось для меня белым пятном. Время от времени я вообще переставала понимать аукциониста. Несомненно, частично виной тому было моё слабое знание гореанского, всё ещё нового и плохо знакомого, с его непривычной грамматикой и моим небогатым словарным запасом, на тот момент ограниченным всего лишь несколькими сотнями слов, но также, как мне кажется, частично, это было связано с нежеланием или даже отказом моей психики понимать то, что вокруг меня говорилось или делалось. Мой родной язык называется «английский», и я не уверена, что у меня получилось бы мне понимать происходящее, даже если бы аукционист говорил на этом языке. К слову сказать, что интересно, я вполне хорошо понимала его, практически всегда, когда он продавал других девушек. Безусловно, даже если бы я не знала ни единого гореанского слова, но тем или иным образом оказалась на той платформе, в то же самое одетая, точно так же оцениваемая, возможно будучи волшебным образом вырванная из моего собственного мира во время беседы, прогулки или посещения магазина и заброшенная в невообразимую даль, то даже в этом случае мне не было бы трудно понять то, что происходило. Я была женщиной выставленной на продажу.