Джон Норман - Заговорщики Гора [ЛП]

— Возможно, немного тоща, — заметил аукционист, — но я не думаю, что чересчур.

Разумеется, ведь у меня была одна из лучших фигур в женском сообществе!

— Дай нам увидеть её полностью, — потребовал один из собравшихся.

В его голосе я не услышала ни капли волнения. Запрос казался сухим и деловитым. Неужели они не понимали тех чувств, которые меня переполняли? Неужели они не сознавали того, что происходило? Я была женщиной! Я была рабыней! Мена продавали!

— Тунику, моя дорогая, — сказал аукционист.

— Господин! — взмолилась я.

— Изящно, — добавил он.

Туника перешла в руки помощника работорговца, стоявшего позади на платформе, по левую руку от меня.

— Присмотритесь к ней, — сказал аукционист. — Варварка. Стройная, красивая, темноволосая. Слегка обученная, совсем недавно открасношелкованная.

Я не смела встретиться взглядом с кем-либо из мужчин.

— Повернись, — приказал аукционист. — Медленнее. Уверен, она чего-то да стоит. Она — варварка, простая варварка. Её отобрали и доставили сюда из мира рабынь для одной лишь цели, служить для вашего удовольствия, полностью, всеми способами. Это — все, для чего она нужна. У неё нет Домашнего Камня. Более того, у неё никогда его и не было. Делайте с ней всё, что вам будет угодно, без долгих размышлений, используйте её любым способом, каким вам вздумается. Держите её раздетой хоть круглый год, если пожелаете. Держите её прикованной цепью к вашему рабскому кольцу за шею или за ногу. Представьте себе её мягкие губы и язык, покорный и влажный, на ваших ногах, на вашем теле. Разве она не представляет некоторого интереса? Представьте, как она ползёт к вам на животе, умоляя не наказывать её.

Я невольно вскрикнула в страдании, и тут же простонала:

— Простите меня, Господин.

— Теперь я готов выслушать ваши предложения, — объявил аукционист.

Ответом ему, однако, было молчание. Похоже, ни у кого я пока особого энтузиазма не вызвала. Более кого, я увидела, что двое мужчин повернулись и, болтая, пошли прочь.

— Начинайте, начинайте, начинайте, — призывал аукционист. — Двадцать, двадцать, двадцать.

Я стояла на подкашивающихся ногах, покачиваясь от слабости, боясь, что ещё немного и рухну на платформу.

Аукционист, возможно, заметив моё состояние, подхватил меня под левую руку. Думаю, не сделай он этого, я бы точно упала.

Я сознавала себя рабыней, но, тем не менее, чудовищность того, что происходило со мной, казалась почти непостижимой. Где теперь была Земля, привычная мне среда, колледж, классы, мои сокурсники, женское сообщество?

Я стояла перед глазевшими на меня покупателями.

Мне вдруг пришло в голову, что если бы некоторые из тех молодых людей, с которыми я была знакома, увидели бы меня здесь, не задались ли они вопросом, как вышло, что я, столь холодная, столь высокомерная и неприступная, могла оказаться на аукционной площадке, униженная, бесправная, раздетая рабыня, выставленная на показ для внимания покупателей. Я больше не была ни высокомерной, ни гордой, только не теперь. Возможно, их бы позабавило, видеть меня такой, испуганной и продаваемой. Интересно, не предложили ли некоторые из них за меня свою цену. Что если кто-то из них купил бы меня? В этом случае я была бы его, полностью и безоговорочно.

— Двадцать, двадцать пять, тридцать, — повторял предложения аукционист.

Я боялась, что упаду, если он перестанет поддерживать меня.

— Тридцать, тридцать пять, — услышала я его голос рядом с собой.

Позванивали монеты, пересыпаемые кем-то из ладони в ладонь.

Я стояла голой на платформе, и едва ли половина происходящего доходила до моего сознания.

А может, это происходило с кем-то другим? Нет, я понимала, что здесь продавали именно меня!

В памяти всплыло лицо миссис Роулинсон, расплывшееся в мечтательной улыбке. Должно быть, она представляла судьбу, которая ждала её хорошеньких, тщеславных, мелочных, испорченных подопечных. Теперь-то я понимала, что судьбой этой были рынки Гора!

Поначалу мы смотрели на неё свысока, как на простую домохозяйку, наёмную работницу, своего рода служанку, стоявшую на значительно более низкой ступени по сравнению с нами, как на женщину, нанятую, чтобы управлять общежитием, заниматься вопросами хозяйства, заботиться, наблюдать и даже до некоторой степени контролировать, многочисленных аристократичных, надменных, переданных на её попечение молодых женщин, пусть и социально её превосходящих. Но вскоре, то ли из-за силы её характера, то ли из-за её бескомпромиссности, уверенности и строгости поведения, мы начали бояться её влияния, которое она могла пустить в ход, власти, которой она могла бы воспользоваться. Прошло совсем немного времени, и мы начали относиться к ней с уважением, и даже со страхом. Мы следовали её инструкциям, и делали всё, чего бы она от нас ни потребовала. Её боялись все, даже Нора. Казалось очевидным, что, если можно так выразиться, доска, на которой писалась информация для нас, к нашему раздражению и негодованию, висела за её спиной. Нам стало предельно ясно, что она, хотя и стояла ниже нас на социальной лестнице, и была всего лишь наёмной служащей, фактически превратилась в хозяйку общежития, которым, как и его обитательницами, правила железной рукой. В том крошечном мирке её слово было законом. Доска, если можно так выразиться, служила для ретрансляции её требований, независимо от того, какими они могли бы быть. Её слово, её решение могло стать началом последовательности событий, высшей точкой которых могло быть позорное изгнание из учебного заведения с последующим крушением жизненных планов. Она могла разрушить наши карьеры, она могла поставить под угрозу наше будущее. Думаю, вам несложно будет представить мой ужас, как и ужас Джейн и Евы, когда в наших комнатах была обнаружена запрещённые книги, тайная, подозрительная литература, абсолютно неподходящая для таких как мы, неподобающее, скандальное чтиво! Фактически, мы в тот момент были полностью в её руках!

Думала ли она о нас хотя бы иногда, задавалась я вопросом, обо мне и других, оказавшихся на Горе на положении принадлежащей кому-то собственности. Несомненно, все мы, теперь кому-нибудь принадлежали.

Что ж, надо признать, что она хорошо справилась со своей работой.

Возможно, думала я, к этому моменту, она уже была нанята для выполнения подобной миссии в каком-нибудь другом месте.

В этом, как мне казалось, не было ничего невозможного.

К плетению рабских сетей подходят со всей тщательностью, используя самые крепкие, неразрывные нити. И забрасывает эти сети умелая рука. У намеченной жертвы нет ни малейшего шанса вырваться из их объятий.

Вот так, стоя голой на цементной платформе в районе Метеллан, где-то на задворках Ара, с видавшем виды ковром под моими босыми ногами, палимая полуденным солнцем, глядя на сновавших в тени на той стороне улицы людей, даже не замечающих меня, выставленную на продажу перед потенциальными покупателями, я думала о миссис Роулинсон.