Ядвига Симанова - Восход памяти [litres]

«Они говорят, Смерть – это Гидра!», – услыхал он чужой голос в своей голове. «Его настигла Гидра», – твердил голос. Неизвестно почему, но это успокаивало… Константин, не помня себя от потрясения, не заметил, как кто-то взял его за руку. Он осознал это вместе с голосом, как и то, что и рука, и голос принадлежали одному и тому же человеку, единственному, кто был способен вернуть мир, становившийся блеклым фоном для торжествующей Смерти. Чужое присутствие обещало помощь, потому не тяготило.

«Я покажу», – медиум держал Константина за руку, отзываясь голосом в его голове.

В лифтовом холле суетились люди. Прибывшая к шапочному разбору полиция уводила куда-то поникшего Тимура Сардоковича, подоспевшие сотрудники клиники в строгих белых костюмах копошились вокруг Марианны. А Константин рука об руку с медиумом и умирающий оставались будто в стороне от общей сутолоки, словно исчезли в открывшейся для них троих реальности, сотканной флюидами медиума зазеркалья.

«Я покажу, а ты смотри», – повторял медиум.

Константин смотрел, не отрываясь, на охранника, распластавшегося на полу в луже собственной крови; его массивная челюсть буквально свисала, обнажая в предсмертном оскале кривые зубы, взгляд неподвижных глаз уперся в потолок, чернота в них тускнела, как угли в догорающем костре. Казалось, ничто не способно поколебать величественную незыблемость торжества Смерти .

«Зажмурь глаза! – произнес голос медиума. Константин охотно подчинился. – А теперь – открой!» Константин, подняв веки, поначалу не заметил никаких перемен. Умирающий охранник по-прежнему лежал на полу. Но с каждой секундой перед глазами Константина, как на проявляющейся фотопленке, начинали всплывать детали, и каждая новая деталь неким образом корректировала воспринимаемую молодым ученым картину: черная форма охранника вдруг потеряла в объеме, став совершенно плоским куском материи, а те части тела, которые не скрывала одежда, исчезли без следа – начисто испарились. При этом в изменившуюся картину объективной реальности неожиданно влился новый образ: небольшое, еле дышащее, раненое существо истекало кровью, выглядывая из-под распростертой на полу униформы охранника, – подстреленная из девятимиллиметрового ПМ черная ворона, чуть приоткрыв клюв, на прощание сверкнула угольно-черным глазом, который спустя мгновение угас навсегда.

Кажется, только теперь толпившиеся в холле люди, включая полицейских, заметили присутствие Константина и Ильи Вадимовича.

– Откуда это? – спросил полицейский, указывая на пол, туда, где валялась разбросана униформа охранника. – Это что еще за мерзость? – Полицейский брезгливо поморщился, обнаружив среди груды вещей дохлую птицу. Пуля прошла навылет, срикошетив от стены, упала на пол, попав в поле зрения оперативника. – Кто подстрелил ворону?

Марианне происходящее виделось иначе. Сраженный выстрелом Константина, охранник упал. Сложно сказать, что вызвало у девушки больший шок – смерть охранника или резкая перемена, произошедшая с Константином, спасшим ее жизнь, не задумываясь о последствиях. Все прошло как в тумане: хор посторонних голосов – полицейских, работников клиники, вероятно, чьих-то – еще слился в одно непрекращающееся монотонное звучание; ее куда-то вели, о чем-то спрашивали, и она даже отвечала – по большей мере машинально и односложно. Но одна странность явно бросалась в глаза – никто из вновь прибывших не обратил никакого внимания на Константина, который застыл на одном месте, точно остолбенев, и которого зачем-то держал за руку Илья Вадимович; и до окровавленного трупа на полу тоже никому не было дела. Когда Марианну после очередных расспросов вернули в лифтовый холл, она нисколько не удивилась произошедшей перемене: вместо трупа на полу валялось черное тряпье, из-под которого виднелась бездыханная тушка убитой вороны. Не удивилась, а почувствовала облегчение – она уже встречала ворон, и то была истина, а санитар, охранник, маньяк с газетной вырезки не более чем мираж, очередная иллюзия, игра больного разума.

– Кто пристрелил ворону? – услыхала она голос полицейского позади себя, обращенный к Константину (его наконец заметили).

Марианна, дернув обод колеса, приблизилась к своему спасителю и вполголоса прошептала:

– Ты убил ворону. Верь глазам – это всего лишь птица…

В кабинете Тимура Сардоковича, некогда казавшегося просторным, яблоку негде было упасть, – сцена со всеми действующими лицами переместилась сюда. Марианне и Константину прибывший оперативник предложил дать объяснения на месте, и они, дабы поскорее покончить со всеми формальностями и избежать последующей явки в отделение полиции, согласились.

Марианна рассказала, как, ничего не подозревая, приехала по звонку доктора, как тот запер ее в пресловутом отсеке № 29 вместе с пациентом Ильей Вадимовичем Седых, которого от нее потребовали разговорить, чтобы получить сведения о каком-то вихре – само собой, больная затея больного доктора.

Константин поведал, как вышел на след пропавшей Марианны, как Тимур Сардокович велел ему ждать в кабинете, но, заподозрив неладное, он незаметно последовал за доктором, проследив его путь по черной лестнице до лифтового холла на первом этаже. Рассказал, как подслушал разговор доктора с кем-то (предусмотрительно умолчав о впоследствии подстреленном охраннике-вороне, теперь он скорее верил, что ему это пригрезилось) о лифте, застрявшем между этажами, понял, что в лифте Марианна, слышал, как вызвали механика, после сам перехватил его, одолжив форму, а самого лифтера попросил срочно вызвать полицию. В целом изложил достоверную картину событий, только без фантастического исчезновения трупа, ниспосланных чудесным альбиносом видений и, разумеется, без упоминаний о Вихре.

Надо сказать, Константин, без всякого огорчения распрощавшийся с курткой и кепкой лифтера, неожиданно для самого себя вновь обрел уверенность, словно вместе с одеждой механика с него сняли оковы оцепенения, освободившись от коих, он снова ощущал твердую почву под ногами. Потому пояснял он о приключившимся четко, складно и абсолютно бесстрастно.

В представлении оперативника с подачи Константина картина вырисовывалась предельно ясная. Причем психическая ненормальность Тимура Сардоковича была, что называется, налицо. Да и сам он не преминул подлить масла в огонь. Находившийся вместе со всеми в кабинете, он поначалу никак не проявлял себя, блуждая в дебрях собственных мыслей, а потом ни с того ни с сего вскочил со стула, точно умалишенный, и, отмеряя крошечные шажки на маленьком клочке отведенного ему пространства, принялся городить огород из бессвязных, одному ему понятных выражений: