Сэмюел Сайкс - Десять железных стрел [litres]

Пальцы Лиетт дрогнули, когда она обхватила свет. Постепенно, его сияние смягчалось, просаживаясь сквозь них, пока не обрело идеальную форму сферы: преломляющую свет, отполированную и крошечную.

– Ты… – вытек оттуда голос Старейшего, – простишь меня… однажды…

И он замолчал.

Огромный узел плоти и сухожилий, который был телом Старейшего, напрягся, застывая в гримасе ужаса. Масса становилась все темнее, ее сверкающая дрожь с каждым мгновением слабела, сменялась трескучим звуком отвердевания.

Звук расползался по всей оболочке. Вслед за ним каждая конечность, каждый глаз, каждый стебель и крыло, каждый палец застывали в камне. Неземной красоты лицо Старейшего безвольно сползло на шею, и за секунду до этого мне почудилось на нем выражение печали.

Я наконец выдохнула. И Старейший просто стал еще одной древней вещью, как все они: ушел без ответов, оставив нам слишком много вопросов и слишком мало времени, чтобы в них разбираться.

Что имел в виду Старейший? Кто придет? Чего ему не удалось достичь? Что за сраный ужас там был, если даже гребучий Скрат его боялся?

Может я, конечно, перегибаю палку, ожидая, что древний кошмар, еще пару часов назад бывший летающим дерьмом, способен выдать нечто осмысленное, но все же…

– Хм. Значит все было по-настоящему.

Голос. Глухой от усталости и давно притупившейся боли. Идеальное сочетание для человека, который встретился со мной взглядом, когда я обернулась с револьвером наготове и увидела его стоящим на нижнем уровне.

Джеро Минувший, с массивным ножом в руке, с окровавленным лицом, смотрел мимо меня, мимо Лиетт на окаменевшую оболочку Старейшего.

– Я понятия не имел, – произнес он.

– Джеро, – прошептала я.

Опустила револьвер, позволив ему провиснуть в пальцах – убрать с глаз, но держать близко.

Я почти чувствовала, как у отступающей назад Лиетт на губах вскипает вопрос. За мгновение, как она поняла ответ, я намеренно встала перед ней, крепче сжимая клинок.

– Как он сюда попал? – зашептала Лиетт.

– Ты знала, что Революция делает аварийные люки для командных центров? В ставках, гарнизонных постах, кабинах аэроблей, – Джеро отрешенно улыбнулся. – Они всегда оставляют себе лазейку для побега. Даже приказывая солдатам за них умирать.

– Как ты выжил? – спросила я.

– Так же, как и ты, – ответил Джеро и, прихрамывая, широко шагнул вперед. – Я не мог умереть, не добравшись сюда. – Он не отводил взгляда от Реликвии. – Чтоб меня семеро, мы с этим действительно можем устроить что-нибудь магическое, да?

– Ради этого и добирались.

– Добирались ради того, чтобы сокрушить империи, – согласился Джеро. – С помощью Реликвии очень бы хорошо вышло, да? Предмет невообразимой силы и неизвестного происхождения, которым смог бы пользоваться только Два-Одиноких-Старика? Тот, что может строить мосты и менять миры? – Он мертвенно усмехнулся. – Лучший оперный сюжет.

Я ощутила боль в мышцах, не успев еще толком понять, насколько в напряжении себя держу с момента, как его увидела. Каждое его движение, каждое направление взгляда, заставляло меня крепче сжимать клинок. То ли из-за крови, раскрашивавшей его лицо, или пустоты в глазах, или уродливого изгиба усмешки, или всего этого вместе…

Я его не узнавала.

– Так это все было ложью, – тихо произнесла я. – Весь заговор, все это дерьмо – просто ложь, чтобы сюда добраться.

– Немножко, да, – отозвался Джеро. – Ну, или мы так думали. У Двух-Одиноких-Стариков было несколько зацепок, но мы считали, что это просто революционная пропаганда. – Он хмыкнул. – Твою ж мать, если б он только мог видеть все это, интересно, что бы тогда сказал? – Его улыбка словно растворилась. – Или ему вообще наплевать? В любом случае, Реликвия никогда не была конечной целью.

– А что было?

Джеро повернулся ко мне с улыбкой. Той самой, что я видела темными ночами. Той самой, которой он меня приветствовал.

И внутри словно умерла частичка.

– То, что я и сказал, – повторил он просто. – Сокрушить империи. Показать миру, сколько крови из них вытекает.

Его здесь не было, человека, которого я встретила столько ночей назад. Тот человек, смеющийся человек, скрывавший боль в темных уголках морщинок от улыбки, исчез. Вместо него остался лишь этот убийца. Все его многочисленные личины опали, не оставив ничего. Тот Джеро исчез, сказала я себе. Из него выбили всю доброту, или он просто ее отпустил, чтобы крепче стиснуть оружие. Это не Джеро, сказала я себе.

И почти поверила.

Хотела б я сказать тебе, что не узнавала этого человека. С пустыми глазами, которые так много повидали, с клинком, лежавшим в руке словно влитой.

Хотела бы я сказать, что это был не он. Кто-то другой, а не человек, с которым я делила боль, тот, кто так же изранен, как и я, кто был слишком умен, слишком весел, слишком хорош, чтобы стать таким.

Но вся горькая правда состояла в том, что это… был он. Тот, кем он всегда был. Смех, мягкий голос, нежные руки – все это было представлением. Под всеми личинами и улыбками – он всегда был таким.

Как и я.

– Месть, – пробормотала я, – за Последнесвет. Его драгоценный разрушенный город.

– Да, это мне тоже казалось сшитым белыми нитками, – кивнул Джеро. – Он мог просто построить еще один. Он величайший вольнотворец, которого знал мир. – Он слегка кивнул Лиетт. – Без обид.

Она прянула прочь. Я крепче прижала ее к себе. Она знала такое выражение лица и глаз слишком хорошо, чтобы оставаться спокойной. Слишком часто видела его у меня.

– Но потом он сказал нечто очень значимое для меня.

Джеро сделал еще один шаг вперед. Мы же на шаг отступили.

– Он объяснил мне, что город, это не просто камень, вода и дерево. Город – это воображение, идеи, мечты. Ты вкладываешь в него себя, все, что у тебя есть, и вы становитесь едины.

Он поднялся еще на ступеньку. Мой пульс зачастил, в груди сдавило. Какофония вскипел.

– Он научил меня, что любой город может быть разрушен и любой город может быть восстановлен. Но когда он возрождается, это уже нечто иное. И когда он умирает… он умирает навсегда. Все эти мечты, все воспоминания, всё, что его создавало… просто умирает.

Джеро поднялся на второй этаж. Я старалась не отпускать его взгляд. А он у него был отсутствующий, он был где-то очень далеко, там, где когда-то был счастлив, цеплялся за что-то, выскальзывающее из пальцев.

– Даже если построить новый, все это никогда не вернется. Как человек. Ребенок. Мать.

Остался только этот мужчина. Только клинок. И больше ничего.

– Брат.

В уголке его рта, в морщинах у глаз что-то дрожало. Последняя судорога хорошего человека, который умер рядом со своим братом.

– Они отнимают, Сэл. Вот все, что делают это фанатики. Они отнимают у тебя рассудок, отнимают у тебя тело, отнимают у тебя… – Губы Джеро сжались. Глаза повлажнели. – Они забрали его у меня. Он был для меня всем, а они забрали его по частям, по кусочкам. Забрали его сердце, его голос, вырезали, как шматы мяса. И когда он совсем пропал, когда от него ничего не осталось, они послали его сожрать пулю, чтобы самим успеть удрать.