Сэмюел Сайкс - Десять железных стрел [litres]

Сколько бы шрамов ты не носил, какая бы жестокость не жила в тебе, есть слова, которые все равно тебя ранят. Иногда, они заточены специально под тебя, иногда просто удачно находят слабое место. А иногда имеют значение не слова, а губы, с которых они срываются.

Как он смог? Опять показать мне это лицо? Лицо, которое я видела у костра. Доброту, скрытую под печалью. Как он смог показать мне милосердие?

Меня бесила вовсе не обычная глупая воинская гордыня. Это была желчность, наглость, крайнее высокомерие, с которым он мне это демонстрировал. Он не мог притвориться, что делает это для меня.

– Не заставлять? – Я мрачно засмеялась, чувствуя вкус собственной крови. – Я ни хера тебя не заставляла. Никто не заставляет таких, как мы, что-то делать, Джеро. Мы делаем все потому, – я зло сощурилась, – что нам это нужно.

Он не смог выдержать мой взгляд. Он скользнул глазами по Реликвии, по пустой оболочке, затем снова вниз, по мне.

– Этому миру нужно, чтобы Революция исчезла, – пробормотал он. – Исчез Империум. Пеплоусты, Обитель, вольнотворцы, все исчезли. И если эта Реликвия сможет добраться до кого-то из них… – Он снова устремил на меня ледяной взгляд. – Но тебе не обязательно умирать здесь, Сэл. Брось свисток. Уходи. Дай мне довести дело до конца.

Мне больше нечего было ему сказать. Больше никаких многозначительных взглядов. Я отпустила надежду, что он изменится, что последняя маска спадет и покажет мне человека, которого я видела в темноте.

Он тоже больше ничего не предлагал. Та личина, которую он мне показывал сейчас – неважно, будь она его очередной маской, или кем-то, кого я никогда не знала, – была пустой, за исключением холода в глазах.

Все, что у нас осталось друг для друга – сталь в руках. По нашей коже стекает кровь. И сапоги негромко стучат по железному полу.

Не его.

И не мои.

Я всматривалась в темноту кабины. Оттуда что-то появилось. У меня округлились глаза. Я ощутила, как вязкая капля крови скатилась по виску, задержалась на щеке и сорвалась на пол.

Мое сердце ухнуло вместе с ней.

В моих снах у них всегда другие лица.

Иногда, они как оперные маски: слишком острый нос, очень большие глаза, рты, искривленные в гротескных улыбках. Порой они тени: черты прорисованы черным и смягчены настолько, что я даже не могу сказать, люди они или нет. Но все до последнего в моих снах они чудовища. Все. Режут ли они меня, пускают ли кровь или просто стоят и смотрят. Их лица всегда чудовищны.

Кроме ее.

В своих снах я помню ее лицо. Никогда не маска, никогда не тень, никогда не чудовище. В моих снах ее глаза запорошены солью, губы сухие, а ее дыхание – песок. Она никогда не выглядит ни извращенной, ни злобной, ни даже опечаленной.

В моих снах Дарришана выглядит… усталой.

Как той ночью.

– Эй!

В Имперских Садах в ту ночь было тихо. Огромные птицы, летавшие весь день, вернулись на свои насесты. Вечерние развлечения были коротки и унылы, да и закончились давно. Под черными глазницами затемненных окон, глядящими вниз на путаницу света и зелени, слышалось только стрекотание насекомых.

– Дарришана, – шепнула я ее тени, увидев, как она вошла. – Сюда.

Больше всего на свете мне хотелось, чтобы она ответила. Хотелось, чтобы она меня проклинала. Чтобы кричала. Хотелось, чтобы она ненавидела меня громко и яростно, как только смогла бы. Что угодно, лишь бы показала, что я все еще для нее существую. Как было до того дня, когда она ушла.

Чтобы служить щитом на Бесконечном Фронте, как я слышала. Или, иной раз, чтобы помочь снять осаду Талмассии. Или прикрывать осадников во время атаки на гору Рогоклюв. В то время в моей голове роились сотни слухов. Одни я слышала от солдат, другие придумывала сама.

Может, ее перекинули в другое подразделение, потому что в ней нуждались генералы? Или она попросила убрать ее из-за меня? Она не писала, потому что курьеры попали в засаду? Или просто у нее не было для меня слов? Все ли с ней в порядке? Или она страдала? Беспокоилась ли она за меня так, как я за нее?

Я не знала. Во всех битвах, во все дни, среди всех тел, которые преследовали меня с тех пор, как она ушла, я не находила иного. Лишь то, что она далеко, что она сражалась и не разговаривала со мной.

Со времени Бессонной прошли месяцы. Несколько месяцев, как она говорила со мной. Несколько месяцев с тех пор, как она взглянула на меня словно на чудовище. С того момента, как она произнесла имя Алого Облака со всей ненавистью и страхом, что были у моих врагов.

А то, что было у нас…

Что бы у нас ни было…

Все исчезло. Теперь я это знала. Может, даже тогда. Я отрицала, ожидала ее возвращения в мою комнату каждую ночь. И смирилась, когда увидела, что она отвела глаза. Я оплакивала ночи, проведенные вместе, я нашла другую пару рук, чтоб скользнуть в них, я обманывала себя, думая, что мне теперь все равно.

До этой ночи.

Когда я ее позвала.

И она пришла.

Силуэт Дарришаны остановился на границе видимости, аккурат под южной аркой, ведущей в сады. Мы ходили туда всю ночь, просачиваясь друг за другом, чтобы никто не заметил. В ту ночь мне дали команду не слоняться без дела. Это могло привлечь внимание Императрицы, даже если у нее не было повода сомневаться в нашей верности. Но я остановилась у южных ворот, тех, что ближе всего к дому, где она жила, и через которые, я была уверена, она проходила. Чтобы увидеться.

На мгновение она замешкалась, быть может, не знаю, сомневаясь, стоит ли выходить. Но все равно ко мне пришла. И когда она вышла из тени…

Это все еще была она. Дарришана. С мягкими руками и нежными глазами. Но это была не та женщина, которую я знала. Даже не та, что была до проведенных вместе ночей.

Героев войны не бывает. Взаправдашних. Это просто еще одна оперная уловка, которую придумали, чтобы избежать другой реальности. Той самой, что была слишком полезной для Империума, чтобы так легко ее отпустить. Нет ни завоевателей, ни торжествующих глашатаев Имперского Закона. Как в любом конфликте – лишь разные степени выживания.

Самые удачливые теряют что-то важное, но совместимое с жизнью. Их отправляют обратно, учат жить с той ценой, которую они заплатили. Менее удачливые отдают все. Но только в конце, когда тело разбито схватками, а магия обменена до крохи и оставляет от них лишь Прах, им причитается несколько торжественных слов, нерешительно произнесенных кем-то важным в красивой одежде. Но самые несчастные…

Они похожи на нее.

Это было ее тело, но плечи поникли чуть ниже. Ее лицо, но оно было пустым и осунувшимся. Ее глаза, но они оставались пусты.

Иногда… иногда она опустошает человека. Война. Давление. Просто знание того, что кто-то там, кого ты даже не знаешь, пытается тебя убить. Это прожигает тебя насквозь, пожирает по кусочкам, которые предназначались совсем для другого, принося всего тебя в жертву борьбе.