Сэмюел Сайкс - Десять железных стрел [litres]

– А ты не подумал, что лучше бы потратить это время на помощь поселению? – Синдра ткнула в его темные окна, брошенные открытыми двери. – Люди уходят, Мерет. Из-за нее. Из-за того, что она натворила и еще натворит.

Он дернулся, будто от удара.

– Да, это… это ужасно. Честно. Но она сюда упала. Это не ее выбор.

– А тебе не обязательно было выбирать ей помогать, и тем не менее. – На лице Синдры прорезалась ехидная усмешка, глубокая и старая, как ее морщины. – Теперь эти люди снимаются с места, бросают все нажитое, отправляются на дороги, кишащие бандитами и чудовищами, ведь им хватает здравого смысла понимать, что город со скитальцем долго городом не останется.

Мерет вздохнул, потер виски.

– Сэл так не поступит.

– Она уже снесла крышу одному дому.

– Пустому дому.

– Ты ее вообще слышал? Слова? Угрозы?

– Она… она просто пыталась привлечь их внимание и…

– Послушай себя, – Синдра поднялась во весь рост. – Хнычешь. Ломаешься. Находишь ей оправдания. Если она и правда такая великолепная, как ты говоришь, то почему не придумала что получше? Почему не смогла сделать что получше?

Губы зашевелились в поисках ответа, который не сумел найти мозг. Слова, которые она произнесла, выражение ее глаз смешались с легендами о кровожадных бандитах и образах разгромленной Малогорки.

Синдра протянула руку, опустила на плечо Мерета тяжелую ладонь.

– Мерет, людям нужда твоя помощь больше, чем…

– ИМ ВСЕГДА НУЖНА ПОМОЩЬ!

Его голос. Взрезавший зимнюю тишину, словно коса. Отразившийся от каждого столпа дыма и снежинки, залетевшей в поселение. Его голос… но звучал он чужим.

– Помощь будет нужна им всегда. – Слова все равно сыпались; Мерет смахнул руку Синдры, и его лицо скривилось оскалом, на который он не знал, что был способен. – Если не из-за нее, так из-за Империума, или Революции, или бандитов, зверей, погоды, магии, пушек, чего угодно. Шрам кишит, Синдра, тем, что способно их убить, способно разрушить их жизнь столь же легко, как и любой скиталец, и все, что я могу, это…

Собственный голос коробил. Выразить мысли словами было больно. Именно так Мерет и понимал, что все это правда.

– Все, что я могу – подбирать то, что осталось, и скреплять обратно перевязками. – Голос умолк, стал приглушенным шепотом. – И я устал это делать, Синдра. Я устал выставлять мишени, чтобы большие люди с большими орудиями их сбивали. А ты нет?

Женщина выдержала его взгляд еще мгновение, прежде чем тяжесть окрашенного дымом вздоха заставила ее опуститься обратно на стул.

– Да, я устала, – произнесла она. – Я устала от этого еще до того, как бросила Революцию, и устала от этого сейчас. – Она потерла ладонью глаза, обратила на Мерета изнуренный взгляд. – Но я знаю, что сейчас поступаю, черт возьми, лучше, чем раньше. И продолжу в том же духе. Потому что это все, что у меня осталось.

– Это все, что у нас вообще будет, Синдра, – отозвался Мерет, пытаясь в своей холодности звучать решительно, но даже сейчас собственный голос казался ему слабым. – У нас есть только то, что останется. Ничего, что мы могли бы назвать своим, ничего, что могли бы назвать своим и они, – он обвел рукой поселение, – кроме того, что люди с оружием решат им оставить. – Мерет покачал головой. – Но должно же быть больше. Должно же быть лучше.

– И это лучше – она, так? – Лицо Синдры исказила хмурая гримаса. – Скиталец даст тебе то, что нужно?

– Не все, нет, – ответил Мерет. – Но лучше, чем есть. Даже если придется малость раскинуть мозгами, как это использовать.

Злость вытекала из него с каждым выдохом, напряжение в лице развеялось очень изнуренной, очень легкой улыбкой. А ведь было приятно высказаться, сообразил Мерет, как вынуть из пальца занозу. Ранка может болеть и дальше, но уже меньше.

– И она уже взялась за дело.

Мерет развернулся, указал на поле.

Могильники венчали трагедию, отпечатавшуюся на той заснеженной земле, крошечными точками красного и фиолетового скрадывали скорбь и укрывали обломки корабля тенями.

Этим всего не решишь, признал Мерет про себя. Черт, ничего же толком не изменилось. Сэл по-прежнему опасный скиталец. Малогорка не заслуживала, чтобы ее людей изгнали в дебри. Крах корабля погубил эту землю на долгие месяцы, если не годы.

– Это хотя бы что-то, – произнес Мерет и Синдре, и себе. – Разве станет скиталец собирать обломки и сжигать мертвых, если он и правда чудовище?

Не скиталец, сказал он себе. Не одна из тех злодеев из историй, что убивают и грабят без раздумий. Она – нечто большее, знал Мерет. Не Отпрыск, не святоша, может, даже не особенно хороший человек.

Но другая.

И пока достаточно.

– Это она тебе так сказала?

В голосе Синдры не было презрения, злости. Только та же усталая доброта, с какой однажды пожурил Мерета учитель, с какой обычно утешают доверчивое дитя, у которого только что выманили денежку.

– А?

Синдра поднялась со стула, ткнула в сторону поля сигаркой.

– Перестань смотреть на огни, Мерет. Смотри на дым.

Он проследил за угольком сигарки, от земли, которую продолжала жечь Сэл, к огням, что мерцали фиолетовыми вспышками севериума, к вздымающемуся в небо дыму.

Дым стал исполинским столпом, густо-черным на фоне зимнего неба, словно воспаленная рана, мерцающим оттенками севериума, даже среди серости туч.

Огромным. Ярким.

Не промахнешься.

– Мы в Революции делали такие сигнальные огни, – продолжила Синдра. – Она не почитает память мертвых, Мерет. Она кого-то зовет. И всякий солдат, имперец и революционер, это увидит.

Она сощурилась.

– И каждый примчится сюда.

Что бы ни говорили хроники, мудрецы и поэты, все смерти равны.

Для мертвых, во всяком случае.

Неважно, за что ты умираешь – за дело, за истинную любовь или за себя, – люди рано или поздно это забудут. Великие свершения накрываются медным тазом, истинные любови находят других истинных любовей, и ты в конце концов становишься костями и прахом, как и остальные.

А вот боль…

Боль иная. Боль боли рознь. Я терпела удары бандитов, мчавшихся на меня верхом на птицах, отлетала на двадцать футов – и мне достаточно было хлопнуть чего покрепче, чтобы подлечиться. Я услышала в темном месте четыре слова, которые лишили меня сна на многие ночи, так глубоко они ранили.

Боль – это оружие. И все зависит от того, кто это оружие держит, когда она в тебя вонзается.

С этой точки зрения, манипуляции мадам Кулак нельзя назвать самой болезненной штукой в моей жизни.

– АЙ!

Но где-то около.

– Что ты как маленькая. – Судя по тону добрейшая мадам вполне способна утешить, но намеренно этим не занималась, когда оттянула мне руку назад так, что та вот-вот и выскочила бы из сустава. – Сама попросила.