Менна Ван Прааг - Сестры Гримм [litres]

– Мне очень жаль, бабушка, но мы больше не можем жить здесь, нам надо переехать. Мы не можем сохранить и наше кафе… Я пыталась его сохранить, но не смогла.

Скарлет говорит все это на одном дыхании.

Она делает вдох и видит, что ее бабушка смотрит на нее так, будто видит не ее, а что-то совсем иное. Скарлет ждет, чтобы Эсме закричала, ударила ее по лицу, зарыдала, и, когда ничего не происходит, начинает гадать, не придется ли ей повторять одно и то же до тех пор, пока она не убедится, что женщина услышала ее слова. Вдруг в уголке бабушкиного глаза появляется одинокая слеза и скатывается вниз по щеке. Скарлет мометально начинает чувствовать себя так, словно кто-то режет на куски ее сердце.

Она будет проигрывать этот момент в памяти снова и снова. Когда закроется их кафе. Когда она начнет паковать вещи. Когда они переедут на новое, чужое место. Девушка будет переживать свою вину опять и опять, пока ее бабушка, наконец, не забудет вообще все.

Лиана делает глубокий вдох, медленно погружается под воду и открывает глаза. Это ее первая ночь в новой квартире – в Хэкни, на Клэптон-Уэй, – и она впервые лежит в этой тесной гадкой пластиковой ванне. В ней она может полностью погрузиться под воду, только приняв позу эмбриона.

Ее смена начинается через час, с полуночи до десяти. Как же это мерзко – провести в «Теско» еще одну ночь, – но она это сделает. Лиана представляет себе свою тетю, лежащую на диване и игнорирующую коробки, которые надо распаковать. Ньяша смотрит по телевизору повторение сериала EastEnders . С тех пор, как они переехали, тетя Нья не сдвинулась с места. Только и делала, что поедала крекеры с сыром, которые судебные исполнители не унесли с собой, и накачивалась дешевым шардоне. Она словно отгородилась стеклом отрицания действительности, слишком толстым, чтобы Лиана могла до нее докричаться, как бы громко она это ни делала.

Ана выныривает на поверхность. Вода стекает по ее телу и волосам, не желая отпускать пленницу. Дерьмовая тесная ванна. Дерьмовый «Теско». Дерьмовая жизнь! Сквозь хлипкие стены доносятся мерзкие вопли Тиффани Бучер. Лиана чувствует, как в ней волной поднимается ярость. Если бы тетя Нья не была такой безответственной эгоисткой, Ана сейчас не сидела бы в этом дерьме. Она бы сидела в ванне, где достаточно места, чтобы расслабить мышцы, по-прежнему жила бы в своем доме и изучала бы изобразительное искусство в «Слейде». И по-прежнему спала бы с Кумико, которая все еще не до конца простила подругу.

Лиана представляет себе, как вырывает у Ньяши бокал и разбивает его об пол. Волна бьет ее в колени, и девушка видит, как бьет свою тетю по щеке с такой силой, что та кричит и, наконец, выходит из своего ступора. Волны уже перехлестывают через края ванны, когда Лиана представляет себе, как хватает Ньяшу за афрокосички, тащит по коридору в ванную и погружает ее лицо в воду. Женщина бьется, пытаясь вырваться, но Лиана держит ее крепко, пока она не перестает сопротивляться и не обмякает.

Черт .

Ана стряхивает свое видение и чувствует, что вода стала обжигающе горячей. Еще немного, и она закипит. Выскочив из ванны на мокрый пол, Ана, дрожа и ужасаясь, смотрит, как над водой поднимается пар.

Я не сразу решила убить своего отчима, но после того, как эта мысль пришла мне в голову впервые, я поняла, что это только вопрос времени. Надо было придумать, как именно это сделать. И когда.

О том, что у маминого мужа аллергия на арахис, я узнала случайно. Он мне этого не говорил. Думаю, он считал это своего рода слабостью, чем-то вроде щели в своей броне. Об этом мне проговорилась ма, из-за Тедди. Я пришла домой из школы, жуя сникерс, и предложила батончик ему. Мама выбежала из кухни, крича, оттолкнула меня и запустила пальцы ему в рот. От удивления брат заорал, затем заорала и я. Когда мы все успокоились, она объяснила, почему я никогда не должна приносить в квартиру арахис.

– Пообещай мне, – сказала она. И я сразу же пообещала, потому что мысль о том, что я могу навредить Тедди, вызвала у меня ужас. – У твоего отчима, – добавила ма, – тоже аллергия на эти орехи.

Со стыдом должна признаться, что подумала об этом не сразу, а ведь это было так просто. Мне надо было попросту набраться терпения. И я выносила его почти еженощные визиты в мою постель, пока однажды вечером ма, наконец, не ушла, чтобы посидеть в пабе с подругами и пропустить несколько пинт пива, поручив мне накормить отчима ужином и уложить Тедди спать.

Я продумала свой план со всей скрупулезностью, доступной десятилетнему, но способному ребенку. По дороге из школы домой купила пакетик соленого арахиса и сникерс. Арахис я раскрошила в карри, которое мама приготовила на ужин, добавив туда перец чили, чтобы замаскировать его вкус. И потом спокойно смотрела, как этот урод съел все до последней крошки. Я не испытывала угрызений совести, если бы можно было засунуть его рожей в миску, не выдав себя, я бы сделала и это.

После ужина я дочиста вымыла все тарелки, мойку и все вокруг вообще. Он лежал на ковре, на который свалился со стула, и ворс под ним промок от его мочи. С тех пор я никогда не прикасаюсь к этому месту на нашем ковре. Телевизор продолжал работать. «Тоттенхем» выигрывал у «Арсенала» со счетом 3:1. Я засунула пустой пакетик из-под арахиса в свое белье, чтобы наутро выбросить его в мусорный ящик по дороге в школу, после чего откусила дюйм от сникерса, и остаток положила рядом с ним. Заметив закатившуюся под диван деревянную погремушку Тедди, я вдруг почувствовала желание садануть ею по роже отчима. Мне хотелось измолотить каждый дюйм его ленивого тела, избить его так, чтобы тело нельзя было узнать. Разумеется, к сожалению, я не могла этого сделать. Даже если бы и сделала, мне все равно не удалось бы изуродовать его так же, как он изуродовал меня.

Я сжала руки в кулаки, вонзив ногти в ладони, в итоге чего моя ярость прошла, и я заплакала. Ззатем позвонила ма. Она так и не поняла, как это произошло, и все спрашивала, как он мог съесть то, на что у него была аллергия. Это не имело смысла. Полиция была с нею согласна, но, хоть они и допрашивали меня, им, похоже, так и не пришло в голову заподозрить десятилетнюю девочку. У мамы же было железное алиби, на этом все и закончилось. Когда четыре года спустя умерла и мама, вопрос о том, как это могло произойти, умер вместе с ней.

Беа сидит на полу ванной в луже собственной крови. Она обнаружила, что разрезание старых ран более болезненно, чем нанесение новых, поэтому и разрезает бритвой затянувшиеся порезы, сделанные ею несколько дней назад. Ее тело пронзает боль, по щекам текут слезы.