Менна Ван Прааг - Сестры Гримм [litres]

После смерти Вэли ее ярость все растет, растет с каждым днем, что объясняет ее сны, в которых она видит черные перья и убитых оленей. Чтобы не начать серию убийств, она должна вымещать эту ярость на самой себе. Беа опасается даже за свою мама , спящую в соседней комнате, поскольку часто желание причинить ей вред вспыхивает в девушке так внезапно и с такой силой, что едва удается себя сдерживать. Ей отчаянно хочется закричать, это похоже на рвотный позыв, но она ухитряется подавить этот крик.

Водя пальцем по крови на полу, Беа понимает, куда это заведет ее в конце концов. Это неизбежно. Она не сможет сдерживать свою ярость вечно. Та вырвется наружу, а, значит, надо обратить ее против себя самой, не дать этой бомбе взорваться рядом с невинными. Они все невинны, все кроме нее.

Беа еще точно не знает, как она это сделает. Веревка слишком ненадежна, таблетки слишком безболезненны. Наверное, нужно будет использовать бритву. Теперь ее тянет к лезвиям, и эти штуки причинят ей столь необходимую боль. Остается один вопрос – когда. Было бы слишком жестоко по отношению к мама сделать это в ту ночь, когда ей исполнится восемнадцать лет…

Ты не сделаешь ничего подобного. Встань с пола и иди ко мне.

Беа оборачивается, но в ванной она одна, а дверь по-прежнему заперта.

Вставай. Вставай. Вставай!

И девушка встает.

Минувшей ночью Лео попросил меня вернуться к нему. Мои глаза закрываются, но я заставляю себя открыть их вновь. Я очень устала и хочу одного – спать. Так как мне известно, куда заведет меня сон, мне страшно увидеть Лео опять. Мои глаза снова закрываются, и я снова заставляю их открыться. Я и не хочу, и хочу увидеть его вновь и, в конце концов, понимаю, что этого не избежать.

Шагаю по каменистой тропинке, идущей через лес. Передо мной появляется Лео. Не останавливаюсь, и он идет рядом со мной.

– Я не ожидаю, что ты меня простишь, и не прошу тебя о прощении, – говорит он, словно продолжая уже начатую беседу. – Я его даже не хочу. То, что я совершил, не может быть прощено. Но надеюсь, ты понимаешь…

Я останавливаюсь.

– Ты понимаешь… – В его зеленых глазах стоят слезы. – Что я всегда любил, люблю и буду любить…

Я смотрю на него, вглядываюсь долго, не говоря ничего. Затем киваю. Разве может быть иначе? Ведь он в моем сердце.

– Значит, ты позволишь мне научить тебя? – нерешительно спрашивает Лео. – Позволишь помочь тебе научиться сражаться?

Я киваю опять и пытаюсь не думать о том, что, если он никого не убьет, ему придется умереть самому.

Эсме чувствует, что скользит куда-то, как будто ее кровать превратилась в лодку, которая несет ее туда, откуда нет возврата. Она не боится и жалеет только об одном – о том, что рядом с нею не сидит ее внучка, и Эсме не может держать руку Скарлет, уходя в иной мир.

Если бы у нее были силы произнести имя девушки, прокричать его. Но, должно быть, Скарлет все-таки успевает, ибо последнее, что чувствует женщина – это прикосновение руки ее внучки. А последнее, что видит – это лицо ее дочери. Руби что-то говорит, но Эсме не слышит ее. Слова Руби отражаются в ее глазах – это слова благодарности, извинения, молитвы.

Губы Эсме шевелятся, но с них не слетает ни один звук. Однако это неважно. В этом пространстве между жизнью и смертью мать и дочь соединяются опять. Здесь, в незнании, все известно. Все понято. Все прощено.

– Скарлет! Скарлет!

Она просыпается и вскакивает с кровати еще до того, как открывает глаза. Эсме зовет ее. Скарлет спешит к бабушке, но уже на полпути, в коридоре, понимает, что это кричит не Эсме, а она сама. Она выкрикивает свое собственное имя.

Девушка замолкает, остановившись перед дверью. Ей не хочется входить в спальню бабушки, только не сейчас. Ей хочется спать и видеть сон, в котором будут деревья, ручьи, луна и нескончаемый листопад.

Но что-то изменилось.

Неподвижность стала еще неподвижнее, тишина – еще тише. И в воздухе витает чувство утраты.

Скарлет не нужно входить в спальню бабушки, чтобы понять, что Эсме там больше нет, не надо приближаться к ее кровати, чтобы увидеть, что женщина уже не дышит, не надо прикасаться к ее щеке, чтобы знать, что та окажется холодной.

Однако она все равно медленно входит, ступая по ковру так беззвучно, как будто Эсме может слышать каждый ее шаг. Она стоит у кровати своей бабушки, смотрит на ее неподвижную грудь, проводит пальцем по ее щеке. Затем целует бабушку в губы, садится и сидит, держа Эсме за руку, погружаясь в воспоминания о танце на кухне, о сгоревших тостах. Что же ей делать теперь?

Врачи наверняка считают, что нельзя умереть от разбитого сердца, но, когда Скарлет выдадут официальное заключение о смерти бабушки, она будет отлично знать, что это не так. Эсме итак довольно давно стояла на краю того света, но в бездну ее столкнули потрясение и горе. Теперь девушке придется жить, зная, что она убила обеих женщин, которые воспитали ее, любили и берегли.

Она смотрит в окно на светлеющее небо. Восход похож на угасающий огонь, а оставшиеся звезды мерцают, как тускнеющие угли.

– Как ты? – спрашиваю я.

– Все хорошо, – отвечает Лиана.

Я жду, потому что знаю, что это не так – чувствую, как от нее исходят волны ее тоски.

– Просто… Кумико все еще не до конца простила меня, у моей тети нервный срыв, нас вышвырнули из нашего дома…

– Черт. – Я жду и, когда она ничего не говорит, не задаю еще вопросов. Я уже слишком хорошо знаю мою сестру, чтобы давить на нее. Интересно, что она сказала бы, если бы я рассказала ей о Лео.

Лиана идет вместе со мной по Трампингтон-стрит к Кингс-Пэрейд. Проходя мимо увитой красным плющом стены Колледжа Святой Екатерины, я ускоряю шаг, и сестра тоже спешит, чтобы не отстать.

– Мы уже почти пришли.

Лиана улыбается мне.

– Я все никак не могу поверить, что ты остригла волосы из-за моего рассказа.

– Заткнись, – говорю я, гладя свою шею.

Увидев вывеску «Кафе № 33», замедляю шаг и вдруг начинаю сомневаться. Что я скажу той рыжеволосой девушке? Что я видела ее во сне и думаю, что она моя сестра? Когда мне это сказала Ана, я едва не пригрозила ей ножом. Эта же девушка работает в кафе, значит, в ее распоряжении есть множество острых предметов.

– Сюда. – Я останавливаюсь.

Мы обе смотрим на кафе и видим на двери табличку « Закрыто ».

– Ага, – говорю я, не желая признаваться, что испытываю облегчение. – Очень жаль, но мы могли бы…

– Не будь такой капитулянткой, – говорит Лиана.

– Ну, знаешь, это ведь не тебе…

– Смотри! – Лиана наклоняется, подбирает что-то с тротуара и распрямляется, держа в руке черное перо. Она улыбается. – Это знак.