Дэвид Арнольд - Электрическое королевство [litres]

– Я Нико, – говорю и нежно чешу ей спинку. – Человек в трех актах.

Стои́т начало апреля, деревья дышат и оживают. Не как растения, но как люди: говорят, любят, смеются. Несколько лет назад я их хорошенько подстригла, придав их отношениям с солнцем новую форму, и вот сейчас воздух полнится их болтовней, они тянут ветви друг к другу и ко мне. Какое уж тут одиночество? Позади хижины река Мерримак бежит, дикая и свободная, такая громкая по ночам (или так только в апреле?).

Времена года – ритмы планеты, под которые вынуждено подстраиваться все на свете.

– Акт первый, в Сельском Доме с моими любимыми.

Сельский Дом теперь стоит пустой, все добро из него я давно перенесла сюда и пустила в ход: запаянные ведерки, свечи, зажигалки, мыло, соль и сахар. Те фляги с фильтрами, что еще оставались, я выпотрошила и встроила содержимое в пищевые контейнеры, соорудив большое очистное устройство.

Хижина Лейбовица – не жизнь после жизни, но для меня она как жизнь после всего. Она меньше, чем я запомнила, но и уютнее. Матрасы сложены в углу, у двери висит биокостюм, а на прикроватной тумбочке вместо детского рисунка стоит теперь фотография моих родителей в молодости.

На стене, на месте схемы Баклана, висит теперь самый идеальный набросок, подаренный мне когда-то самой чистой душой. На рисунке этом женщина сидит в будке киномеханика старого кинотеатра, а у нее с шеи свисает на цепочке серебряный ключик, что чиркает по лбу ее маленького, милого сына.

Спустя годы я нашла для него идеальное место.

– Акт второй, одиночество в доме электрического света.

Мои сады пышны: цветы на могилах и под кровавым деревом; на опушке перед домом – овощи, фрукты и травы. Среди книг, что я прихватила в Сельском Доме, нашлись руководства по садоводству: какие овощи когда сажать, как и где их растить, в каких больше белка, а какие универсальны.

Я не охочусь. Мяса не ем. Неважно, привлекает ли мух убийство, вызывает ли мясо грипп – а может, верно и то и другое, – меня все устраивает.

Мне довелось отведать по-настоящему вкусных томатов. У меня добрые друзья, и я познала любовь, и если это – жизнь после Красных книг, то с этим жить можно.

По крайней мере, можно просто жить.

– И, наконец, акт третий, – я заглядываю в глаза старой кошке, – я в старой хижине у реки, живу с неблагодарной скотиной.

Соскочив с моих колен, Святой Иоанн забегает за угол хижины, и я вдруг вспоминаю, как играла с Гарри в Игру.

Боже, как мне не хватает этого пса.

Я все еще глубоко в раздумьях, когда из-за хижины вновь появляется Святой Иоанн, смотрит на меня, а потом – назад за угол.

– Ага, и что ты сделаешь, когда я подойду? – Я с улыбкой встаю и спускаюсь с крыльца. – Уверена, у тебя есть хитрый план, как выставить меня дурой.

Стоит мне подойти, как кошка отходит к дальней стене и с вершины холма смотрит вниз, на реку.

– И застряла я тут с тобой. – Наклоняюсь погладить ее и тут же вижу, что привлекло ее внимание.

У подножья холма – у реки, под Бакланом, чуть скрытая за кустом, – стоит старуха с собакой. Волосы у нее длинные и седые, кожа – бледная-бледная; на ней странный наряд: нечто среднее между биокостюмом и сорочкой из какого-то отражающего материала. В руках у нее большая книга. Даже отсюда я вижу, как женщина твердо и в то же время бережно, словно какую-нибудь драгоценность, ее держит.

Пес похож на Гарри, только крупнее, больше смахивает на волка; шерсть серая, а глаза цвета льда. Я вдруг вспоминаю времена, когда глаза у Гарри были как два глубоких колодца. Заглядывая в них, я видела на дне душу его матери – и она смотрела на меня в ответ.

У этого пса глаза тоже как два колодца, они глубоки, и на дне кто-то есть. У меня перехватывает дыхание.

Так мы стоим и смотрим друг на друга, будто модели на полотне, застывшие во времени. Старуха улыбается, с реки налетает ветер и треплет ей волосы. Я знаю, кто это.

Она медленно опускает книгу на землю и, свистнув, подзывает собаку. Вместе они уходят на север.

Нико терпеливо ждала, застыв рядом с магазинной тележкой посреди зимнего леса.

Когда рой налетел, она не спряталась и не побежала. Подняв руки и глаза к небу, она сквозь тонированное забрало смотрела, как яркое зимнее солнце почернело, как тьма затопила горы, а тихо падающие снежинки обернулись разъяренной жужжащей ордой. Мухи принесли ночь, и принесли ее с жаром. Выпростав руки, Нико позволила им налететь, накрыть себя с головы до пят, окутать так плотно, что кроме них она уже ничего не видела и не слышала. Это продолжалось некоторое время: крюки на ногах держали ее, словно якоря, упавшие на океанское дно, а мушиный поток пытался сорвать ее с места; Нико улыбалась, зная, что этот рой, несущий смерть всему живому, не принесет смерти ей.

Стоя у реки, я разглядываю старухину книгу. При виде цвета переплета испытываю облегчение: не красный, но серый. Кожаная обложка, втрое больше Красной книги. Я еще не притронулась к ней, но знаю, какая она тяжелая (вес ни при чем, все дело в значении). На обложке вытеснен широкий круг, а внутри него – заглавие: «Атлас веков».

Солнце село совсем, и вышла луна: будто покрытая патиной, она светит рыжеватым огнем. Я опускаюсь на землю, привалившись спиной к Баклану, и начинаю читать:

Перед тобой рассказ из первых уст о многочисленных геологических аномалиях, разбросанных по разным странам и разрушенным городам, о малых и крупных роях; здесь ты найдешь методы, как сквозь воду путешествовать во времени; найдешь карты и подробные рассказы о семьях, живущих в тайном месте, где старшие поколения в форме сказок передают молодым истины. Не будет дат, мероприятий и случайных заметок. Это – не та Книга.

Это – сказка.

Постепенно осознавая истину старухи – сидя у реки, что взывает ко мне, – я понимаю, что «Атлас веков» – это не просто рассказ.

Это рассказ обо мне.

История, которая еще не случилась.

Пер. К. Егоровой.

Ложные схватки, возникают – не обязательно – после 20-й недели беременности.

Мф., 7:7.

Детская сказка Нортона Джастера (1961 г.), с элементами обучения языку.

Подростковый роман Натали Бэббит (1975 г.) про девочку по имени Винни, которая от скуки сбегает из дома в глуши в лес и там знакомится с семейством Тук.

В древнеримской мифологии фурии – богини мести.

Повесть Джека Лондона.

Расстройство пищевого поведения, стремление к поеданию несъедобного.

От англ. «kit», что буквально значит «набор»; в то же время имя Кит – это сокращенное от «Кристофер».