Линси Миллер - Что мы пожираем [litres]

– Это не его вина, – Джулиан покачал головой и снова зашагал по камере. – Лора, ты не сможешь спасти всех. Глупо думать, что сможешь. Для этого нужно принимать сложные решения.

– Я и принимаю их, – сказала я. – Мы можем спасти столько людей, сколько убил бы ваш план.

– Ради чего? – Он рассмеялся, пронзительно и леденяще. – Они снова все испортят.

Мы отдалились друг от друга. Поверить не могу, что этот парень требует проводить выбраковки. Я его знаю. Я могла отследить, как этот мальчик стал тем мужчиной, что сейчас стоит передо мной. Я не хотела, но могла. И я это ненавидела. Я ненавидела его .

И у меня больше не осталось сомнений. Тому, что я для него запланировала, суждено случиться.

Я вздернула подбородок.

– Пока это возможно, Дверь останется закрытой. Скоро придет время приносить следующую жертву. Тогда мы сможем выиграть две недели. Накануне мы проведем еще один эксперимент и попытаемся закрыть ее навсегда. Затем заговорщики предстанут перед судом – и пока мы пытаемся понять, что делать, будут принесены в жертву. В число заговорщиков входишь ты, твой отец и все его ужасные друзья. Дверь сейчас так голодна, что поглотит вас всех за месяц, а не за восемь недель.

Это не ложь. Так и будет. Джулиан хотел дать своему отцу наследие, которое, по его мнению, он заслуживал. А я предоставлю ему возможность это сделать. Его нужно всего лишь подтолкнуть.

– После этого, – сказала я, – твоего отца будут помнить как человека, который хотел открыть Дверь и убить Цинлиру, чтобы спасти себя. Вот каким будет наследие Чейзов.

Джулиан этого не вынесет. Он попытается открыть Дверь перед нашим последним экспериментом. У нас есть тринадцать дней, чтобы обеспечить каждому жителю Цинлиры безопасное место. Я должна как можно скорее освободить осененных от знаков.

Его зеленые глаза блеснули в свете лампы. Я практически видела, как план оседает у него в голове. Он должен был доказать, что я ошибаюсь.

Мне было больно оттого, что я знала его так хорошо, а он меня – так плохо.

– По крайней мере, мое наследие будет моим, – сказал он. – А твоему твоим не быть.

Я вцепилась в старые прутья так крепко, что ржавчина впилась мне в кожу.

– Вот почему я знаю, что ты никогда по-настоящему не понимал меня.

«Возьми мое воспоминание об утрате и ужасе на его лице, и создай сигнал, чтобы я увидела, когда он попытается сбежать из этой камеры».

Было бы легче, если бы я не помнила, как это больно.

– Я никогда не хотела оставлять после себя наследие, Джулиан. Я хотела только счастливой жизни. И если ее не будет у меня, я умру, пытаясь добиться, чтобы она была у других.

– Мне кажется, или ты должна отдыхать, – нахмурился Бэзил, когда я вошла в пещеры.

– У нас нет времени. – Я сложила все свои заметки о Двери, игнорируя ее скрипучий смех. – Ты не знаешь, когда состоится заседание суда, на котором будут выбирать, кто будет контролировать знаки?

Бэзил покачал головой.

– Завтра? Они не любят оставлять все на волю случая. Сегодня Карлоу уже попыталась уничтожить свой знак и уже успела умереть.

Я вырывала из своего блокнота бесполезные страницы. Все это не представляет никакой ценности: ни годы экспериментов Алистера, ни те немногие эксперименты, в которых я принимала участие. Я разделала кости Крика и обращалась с его трупом так, словно он ничем не отличается от игрушечной лошадки Карлоу. Дверь – творение Грешных, Грешные повсюду. Они ждут возможности вырваться наружу, ждут, когда откроется Дверь – или поднимется, или слетит с петель, или что там было нужно, чтобы она распахнулась, – а единственным способом договориться с Грешными было предложить им жизнь в обмен на то, чтобы они дали жить другим. Совсем как с Уиллом Чейзом.

С моих губ сорвался тихий смешок, и Бэзил захлопнул книгу.

– Не надо унывать, – сказал благоосененный, поковыряв свой знак. Оставшиеся в живых тринадцать членов суда все еще контролировали с помощью этого знака каждый заключаемый Бэзилом контракт. – Мы не можем запереть Дверь или разрушить ее и создать новую. Да еще и ты со своими затеями. У тебя получается небрежно, но, кажется, получается. Что будешь делать дальше? Разберешься с тринадцатью пэрами?

Я пристально посмотрела на Бэзила. Бейнс склонил голову набок.

– Мы оптимисты, – сказал благоосененный. – Люди всегда путают цинизм с проницательностью, но Карлоу – наименее проницательный человек из всех, кого я знаю.

– Прости, – прошептала я. – Вы все тоже в этом замешаны. У меня не было причин скрывать это так долго.

Я и забыла – Бэзил был самым молодым из благоосененных Алистера, а Алистер брал к себе только лучших из лучших.

– Советники строили заговор, чтобы открыть Дверь, больше десяти лет, поэтому они хотели убить Алистера на случай, если он придумает, как ее закрыть, – сказала я. – Они собирались воплотить свой заговор, когда пэры спорили, кто станет следующим сувереном. Они копили ресурсы и освященную землю, чтобы защититься от Грешных.

Бэзил напрягся.

– Но ведь этого хватит только им самим.

– Они собирались позволить Грешным сделать с Цинлирой все, что те пожелают, а только потом начать помогать выжившим – разыгрывая из себя запоздалых спасителей. Поэтому я сказала им, что помогу попытаться убить Алистера.

– И они тебе поверили, – пальцы Бэзила сжимались и разжимались у благоосененного на груди. – Ты не можешь лгать. Конечно, они тебе поверили, и теперь суверен владеет не только их имуществом, но и всеми бухгалтерскими книгами, в которых точно указано, что у них есть и где.

Большая часть осененных происходила из семей простых людей. Если бы Бэзил и остальные осененные не были связаны с судом и советом, они могли бы сделать намного больше, чем могут сейчас. Некоторые, несомненно, встанут на сторону суда и совета. Всегда есть люди, которые стремятся к власти и пытаются получить ее, уничтожая других. Но ведь есть и хорошие люди. Мы можем быть сильнее, чем сейчас.

– Вместе мы сильнее, – сказала я. – Они связывают осененных с самых ранних лет, они изолируют нас, контролируют. Но представь, что мы могли бы сделать, если бы работали вместе, а не по однотипным контрактам. Что насчет благоосененного, который связал тебя? – спросила я.

– Когда-то он был как мы, – донесся из-за двери голос Сафии. Она медленно двинулась к нам, явно испытывая сильную боль, вызванную ограничениями ее знака, и на ее платье были зеленые пятна чернил. – Но решил, что перерос это и смирился, а значит, и мы должны. И неважно, что со временем знаки стали более жестокими и ограничивали нас еще сильнее.

Сафия рассмеялась, но в ее глазах стояли слезы. Карлоу проскользнула в пещеру из-за ее спины.